Бронзовый ангел (фрагмент)
Шрифт:
Он старался не скурвиться. Сидел без работы. И ночами бродил по Москве. Он пытался вспомнить, вновь ощутить в себе то зыбкое, то странное состояние духа, с которого все началось.
Ах, Мико-о-олка!
– тянули зазывное "о" актриски, - чего ты ходишь смурной такой?! Это ж тиятр, друг милый, удовольствие по нашим временам дорогое - за него надо платить! А ты не боись - потом в баньку сходишь, отмоешься... а деньжат на постановку - глядь!
– и нароешь. Вон Ванька Шутов - актеришко захудаленький был, а с нужными людьми поварился, так знаешь, кто он теперь? Про-дю-сер! Фильмы крутейшие финансирует - а это вам не козявки кушать!
И тем яростнее он мечтал воссоздать
Но не мог он, не мог смириться с бездействием! Чары великого города с юности пробудили в нем жажду неведомого: пойди туда, не знаю, куда, найди то, не знаю, что... Вот и шел, и искал. Вел дневник. Жил отшельником. И внезапно слово ожило в нем.
Дожил, дождался - вот оно!
Он пропал! Он начал писать.
И откуда взялось это: вдруг зажжется в сознании, полыхнет, шевельнется в душе, и - разом - из ниоткуда, из пустоты вспыхнет в мозгу история, какая-то сценка, деталь... И столько в ней смысла ещё непонятного, скрытого! Но он проявляется - этот смысл, он растет и заслоняет реальность, и все, чем живет нормальный жизнерадостный человек, становится скучным, пресным, пустым, и только эта непрошенная история, что оживает и ширится на глазах, - всего на свете важней... Вот появляется персонаж, которого он научит произносить слова, одеваться, шляться по городу, влюбляться, ругаться, шутить, за ним другой, третий... Они начинают творить, что хотят, своевольничают и вырываются на свободу. Он спорит с ними, ищет им оправданий, злится, радуется... они увертываются, прыгают в кибитку, он подхватывает вожжи - и с уханьем, с гиканьем по ухабам и косогорам мчатся они, скачут так, что дух захватывает и лучше этой бешеной гонки нет ничего!
Он понял: только эта неясным образом рожденная им реальность настоящая, все иное - мираж, наваждение, суета... Жизнь обыденная утратила для него вкус и цвет, жизнь, проявленная на бумаге, дарила ни с чем не сравнимые минуты наслаждения и восторга.
Он взлетел как листок, оборвавшийся с ветки, взлетел вместо того, чтоб упасть. Взлетел, чтобы поселиться среди бульваров, набережных, двориков и садов, чтобы впитать в себя дух старого города, которому было ведомо столько тайн... Он дышал им и пыльными корешками книг, взятых из библиотеки. Читал запоем. Слушал Москву. И писал.
Только теперь, отгородившись от мира листом бумаги, он стал свободен. Смета, спонсоры, кассовость - все это не для него! Он не бросил театр бросать по сути-то было и нечего - ведь в штате нигде не числился, на службе не состоял. Полгода ему позванивали: актрисы, приятели, однокурсники, которые ваяли спектакли по городам и весям, - из всех лишь один Мирон зацепился в Москве - частная антреприза. Что ж, этот, ещё учась в институте, умел устраиваться... Ну и Бог ему в помощь, - кивал Микол, только вся эта круговерть больше его не касается.
Смысла в ней нет. Нету смысла!
На одном дыхании, не отрываясь от письменного стола за две недели написал сказку. Умную, грустную сказку о Москве. Это была дань любимому с юных лет жанру фэнтези, сотворение своего мира, в котором вольготно дышится...
Полгода писал. Кровью. О человеке, который принес себя в жертву. Но не погиб. Чудом. Собственно, это был о чуде роман. Микол хотел сказать, что это самое чудо по сей день творится у всех на глазах. Он видел, он знал...
Так сросся с романом, что от боли, рвавшей шкуру героя, сам стонал. Выл. Не в голос, конечно, - про себя. Душа так болела, как прежде и представить не мог. Но вынырнуть из романа, пойти в мир, к людям - это было смерти подобно! Пока в нем сидел этот нож - роман, который он сам в рваной ране теребил, поворачивал, ни о чем, ни о ком он думать не мог - только что есть сил натягивал вожжи, чтоб кибитку не занесло. Потому что лошади мчали, не разбирая пути, в ночи, без огней...
Он вынырнул из этой бешеной гонки к началу апреля. В воздухе свежесть, талый снег под ногами хлюпает, ветер рвется, играет - шалый, дурной! Кажется, мир радовался вместе с ним, вместе праздновали они победу: кончено, наконец, последняя точка, финал!
Дальше что? Отксерил, понес по издательствам. Слава Богу, не нужно было ломать голову, где достать денег - оставалась заначка от мамы, на которую эти полгода существовал. Да ещё зимой, перед Новым годом приятель помог с хлебной халтурой - ставить утренники. Дед Мороз, Снегурочка, два притопа, три прихлопа... Сварганил три штуки, подзаработал на хлеб без масла - до лета должно хватить, если жить экономно... А ему и не привыкать, много ли надо: сигареты, чай, кофе, хлеб, колбаса, да суп быстрого приготовления - полный комплект, чтобы испортить желудок! Так и случилось: под осень слег с язвой, а все лето подрабатывал на рынке грузчиком и названивал в издательства - что с романом? Говорили: роман любопытный, только ни в одну готовую серию не ложится - так что, успехов вам... Правда, успехов Миколу в одном месте всего пожелали, а в других говорили коротко, зло, точно он у них рукопись своровал: "Не пойдет!" - и хлопали трубку.
Горькие подозрения отравой полезли в душу: а что если вся эта новая жизнь - самообман, нет у него никакого дара, одна только блажь графоманская? Если правы эти в издательствах, которых он так разозлил, то лучшее, что можно сделать - это раздолбать молотком печатную машинку и останки швырнуть в окно!
Его спас случай: зашел приятель Мирон, с которым не виделись года два. Просто так зашел - посидеть, выпить... Разговорились, принялись старое ворошить, за жизнь толковать: кто, да где, да что?.. Микол обмолвился спьяну, - они чуток перебрали, а пить он отвык, - мол, сказку наваял про подземный город, про любопытного мальчика и странноватое трогательное существо, с которым тот подружился... Мирон затряс головой: где-то читал, мол, издательство "Слово" объявило конкурс, им как раз сказки требуются, срочно хватай свою и неси!
Он оставил Микола в полном раздрызге: тот ворочался на диване всю ночь и прикидывал: нести - не нести? Если на конкурсе он провалится, тогда кончено, никаких путей уж нет для него ни вперед, ни назад...
Наутро умылся, чаю напился крепкого, рукопись уложил в папочку и понес. Конкурс был анонимный - проходил под девизом. Он выбрал девизом название повести Гофмана: "Золотой горшок". Папочку у него отобрали, зарегистрировали и сказали, что результаты будут известны к весне.
Что ж, - думал, - на премию я и не претендую, но по крайней мере понятно будет, что со мной за история и куда меня завела... Люди там в комиссии сидят не случайные, в прозе уж конечно кое-что понимают - вот и пускай решают судьбу, а пока нельзя и мечтать...