Брожение
Шрифт:
— Вы являетесь лучшим примером семейного согласия и любви, — заметил Анджей.
— И сумасшествия! — насмешливо добавил Витовский.
Принесли на столике ужин и поставили перед Анджеем. Он принялся жадно есть.
Воцарилось молчание. Витовский с иронической ухмылкой смотрел в потолок, а Ядвига прохаживалась по комнате, прикасаясь вытянутыми руками к предметам, странным инстинктом слепых обходя препятствия.
— Когда же вы познакомите меня с вашей невестой? Я жажду ближе узнать ее. Я жду, мечтаю даже, что мы вчетвером создадим союз братских душ, беспредельно преданных друг другу.
—
Анджей сделал вид, что не понял насмешки.
— Это мои заветные мечты — иметь около себя много хороших людей, и когда свет исчезнет полностью из моих глаз, когда огромная ночь обнимет мое тело, я буду чувствовать рядом их добрые сердца и черпать силы, чтобы переносить тяжесть существования. О, я знаю, это эгоистично, но мне трудно думать по-иному, трудно, — говорила она, остановившись посредине комнаты с вытянутыми руками и устремив глаза вверх. — Я не могу найти иной радости, хотя не имею права даже на эту.
— Ядя! — укоризненно произнес Витовский, подойдя к сестре. — Не говори так, не думай об этом. Меня тревожат твои мысли, а тебя они волнуют и тем самым приближают несчастье. Лучше улыбнись, сестра! — просил он нежным, дрожащим от слез голосом, так как прекрасное, одухотворенное лицо Ядвиги выражало глубокую скорбь.
По-матерински ласково коснулась она его лица, и улыбка, подобная умирающему цветку, присыпанному землей, расцвела на ее бледных губах.
— Мысли похожи на птиц, которые перелетают с ветки на ветку, залетают далеко-далеко, высматривают с высоты развесистые деревья и кружатся вблизи, пока не увидят, что и там нет отдыха… Когда же вы познакомите меня с невестой? Я хочу увидать ее поскорее. Стефек говорил, она очень красива.
— У меня нет невесты! — ответил Анджей дрожащим голосом.
— О-о-о! — протянул из кресла Витовский. Он не спеша оторвал взгляд от потолка и перевел его на Анджея. Глаза его загорелись.
— Мечты тоже как птицы. Они кружат, упоенные собственной силой, весельем, красотой, радостью бытия; им кажется, что они достигнут солнца и украсят мир, но вот налетел ястреб и разрушил гармонию; тогда гибнет все — радость, счастье, мечты. Дурные вести — ястребы, которые висят над сердцем и зловеще кричат: «Смерть и уничтожение!». Вы принесли очень тяжелую весть, очень, — сказала с грустью Ядвига.
— Дурные вести — это волки, змеи, которые обвивают сердце и мозг своим омерзительным телом и впиваются, впиваются в него, — вторил ей Витовский страдальческим голосом, и лицо его исказилось, точно от скорби.
— Спокойной ночи! — бросил Анджей и поднялся, так и не доев ужина.
Их слова, их лица, трагическая тишина комнаты, нахлынувшие на него воспоминания сдавили ему горло, он не мог уже ничего сказать и вышел.
Возвращался Анджей теми же полями, со смертью в сердце. Сквозь слезы он поминутно твердил: «Янка!.. Янка!..»
— Бедный! Эта любовь так возвысила и осчастливила его, — произнесла Ядвига с сочувствием в голосе, когда Анджей ушел.
— Да, страдание превратит его в человека, — отозвался Витовский.
— Бедный! Чем он будет жить? Ведь в эту любовь он вложил всю душу. Пойду помолюсь. Ты останешься здесь?
—
— Спокойной ночи! — Ядя поцеловала брата в лоб, провела рукой по его волосам, лицу и удалилась.
Она шла по длинному сводчатому коридору с монастырскими оконцами, в их глубоких нишах висели большие кресты, освещенные лампадами. Прикасаясь к крестам, она останавливалась перед каждым с благоговением и наконец дошла до часовни. Это была старинная, без каких-либо украшений замковая часовня, расположенная в двухэтажной башне, поражающей своей суровостью и могильной тишиной. Стены почернели от времени и покрылись зеленоватыми пятнами сырости; вода с них стекала на каменный пол, уложенный белыми и красными плитами. Затянутые паутиной продолговатые бойницы почти не пропускали света. Со стропил свешивалась на шнуре лампа, похожая на золотую розу; подрагивая, она лила бледный, холодный свет на стоящий под нею аналой и простой алтарь, украшенный шестью подсвечниками с желтыми восковыми свечами. Над алтарем висело огромное распятие из слоновой кости, копия распятия работы Донателло из дворца Питти; две красные лампадки, укрепленные между подсвечниками, бросали кровавый отблеск на крест; трагически скорбная голова Христа, бессильно свесившаяся на грудь, выступая из мрака, сверкала какой-то нечеловеческой бледностью.
Ядвига преклонила колена у аналоя и погрузилась в молитву.
IX
— Итак, все кончено! — сказала Янка, расставшись с Анджеем и запершись у себя в комнате.
— Все кончено! — повторила она глухо, села на диван, закрыла лицо руками и несколько часов просидела так, испытывая глубокую муку стыда и унижения. Это ужасное, гнетущее чувство переполнило все ее существо, парализовало мозг, лишило рассудка и жгло, жгло, жгло…
Орловский вошел и принялся ходить взад и вперед по комнате, то и дело останавливаясь перед ней; она даже не заметила его.
— Анджей был?
При этом имени Янка вздрогнула, подняла глаза и беззвучным голосом ответила:
— Был…
— И больше не придет, — тихо сказал Орловский. Глаза его беспокойно бегали, пальцы теребили пуговицы мундира. Но он сумел сдержать взрыв негодования.
— Не придет… — повторила Янка как эхо.
— Знаю! Можешь не повторять, — Орловский подскочил к Янке с кулаками; но тут же руки его опустились. Посмотрев как-то странно, вбок, он снова стал расхаживать по комнате.
— Ты опять его выгнала? — спросил он уже спокойно.
— Нет, сам ушел, — вполголоса ответила Янка.
Сил у нее уже не было, и она сидела безмолвная и безропотная, готовая поддаться чужой воле. Она смотрела в глаза отцу, чувствуя, что он все знает; жалость к его страданиям росла в ее сердце.
— Это отпугнуло его! Блудница! — в ярости закричал он, бросая ей в лицо смятый лист бумаги; он тоже получил анонимное письмо.
Янка опустила голову. Горькие слезы медленно потекли у нее из глаз.