Брусилов
Шрифт:
Манусевич-Мануйлов поднимает брови, заволакивает глаза поволокой.
Резанцев молчит, внимательно разглядывая ногти на правой руке, Они у него длинные и тщательно отполированы.
— Все будет зависеть от настойчивости Сазонова,— наконец произносит он.
— Сазонов? — переспрашивает Мануйлов, посмотрев в потолок, присвистывает.— Песенка этого министра почти спета... Ищут предлога. И если он будет упрям, хотя бы в польском вопросе, его уберут с облегченным вздохом...
— Неужели так не любят?
— Она... все она! — приподняв ручки и вытянув подбородок, с невинным видом подтверждает Иван Федорович.
— Кто же может быть на его месте?
— Штюрмер,— без запинки и даже как будто с нескрываемой радостью
— Любопытно... Я слыхал, что Алексеев,— равнодушно цедит полковник.
— Старо-старо! — частит Манусевич-Мануйлов. — Государь отнесся равнодушно к его проекту. Родзянко предлагал вместо диктатуры дать ответственное министерство, и тыл будто бы будет тотчас же упорядочен. А в качестве председателя Совета министров предложил Григоровича (58)!
— Почему именно моряка? — не без иронии спрашивает Резанцев.
— Потому что в сильную качку устоять на ногах может только моряк,— не удерживается от остроты Мануйлов, уже раньше пустивший ее гулять по свету.— Но это, конечно, несерьезно, — добавляет он, подождав ответной улыбки и не дождавшись ее. — А вот что менее анекдотично: в качестве кандидатов на посты министров путей сообщения и торговли Родзянко предложил инженера Воскресенского (я даже не слыхал о таком) и товарища председателя Думы Протопопова (59)!
Острые глаза Резанцева невольно мигают, скрывая зажегшийся в них синий огонек торжества.
— Ну что же... Протопопов — человек общественный, популярный,— медленно говорит он, незаметно стараясь поймать выражение лица Мануйлова,— прекрасно показавший себя во время своей поездки за границу в качестве председателя думской делегации...
— За исключением одной фальшивой ноты,— тоже исподлобья взглядывая на полковника, добавляет Манусевич.— Правда, его объяснения в Думе... будто бы его свидание с первым секретарем германского посольства носило вполне невинный характер... Он подчеркнул будто бы невозможность для России мира до полного поражения Германии, а когда Варбург попытался оправдать Германию и свалил всю вину на .Англию, он благородно заявил, что не позволит в своем присутствии порочить наших союзников. О! Honni soit qui mal y pense! (Да будет стыдно тому, кто об этом худо подумает! (фр.)) А таких большинство. Среди нас, газетчиков, определенно ходит версия, что у него велась с Варбургом торговлишка о сепаратном мире и газеты далеко не все раскрыли, что знают... Говорят даже...
Резанцев, сжав губы и брови, перебивает его сухо: — У нас любят болтать лишнее. В сущности, все сказано. «Эмиссары» военный и тыловой прекрасно поняли друг друга.
XXII
Резанцеву не надо было повторять дважды, отчего может быть хуже. Он был уверен я не ошибался, что все сделают так, чтобы было хуже. Правда, Куропаткин был сменен Рузским, но последний, хотя его усиленно выдвигали думцы, был нисколько не опасен. Кокаинист, рекламист, раздувший свои успехи, он хотя и не входил в «немецкую группу» и даже, если бы знал об ее существовании, был бы глубоко возмущен, но как полководец вряд ли мог проявить свою инициативу а идти вместе с Брусиловым. Так или иначе, Рузский не портил «игры», а карта подобрана была на диво «удачно», чтобы обезвредить удары на фронте...
Вскоре после заседания министров в ставке 29 июня решался «последний вопрос», и Сазонова убрали, дав портфель Штюрмеру, как давно уже наметил Манус. Последний через Распутина «нажал» на царицу,.. Всю эту историю во всех подробностях изложил Резанцеву Манусевич-Мануйлов, встретившись с ним уже не на квартире, а в ресторане Пивато за «скромным» завтраком.
Со слов Ивана Федоровича, так называемый «польский вопрос» имел свою малоблестящую историю со дня опубликования воззвания к полякам великого князя Николая Николаевича, «Гробились» все самые невинные проекты, начиная с записки члена Государственной думы и председателя польского коло графа Сигизмунда Веле-польского, кончая декларацией при открытии сессии Государственной думы, которую произнес Горемыкин, где он подтверждал, что по окончании войны Польше будет дана автономия… Даже «подталкивания» союзников ни к чему не приводили. Еще в апреле этого года Сазонов разработал проект о польской автономии. Он ссылался на традиции, на Александра I... говорил о лояльности польской аристократии и т. д. Одновременно Извольский известил, что в Париже усиленно «муссируется» заявление Бриана (60) о трудностях, какие ему приходится преодолевать в борьбе с настойчивыми призывами к нему выступить по польскому вопросу... Ничто не помогало, даже намеки знатных гостей Тома и Вивиани. Им указали на неуместность их вмешательства... Тогда «рискнул» выступить князь Станислав Любомирский... Он намекнул, что немцы могут опередить нас в этом вопросе и привлечь к себе симпатии поляков... За Любомирским последовал Велепольский, Владислав.
— Наши паны испугались, что их перещеголяют паны из Кракова, - сказал Манусевич-Мануйлов.— Эти записки и письмо Извольского государь передал на отзыв председателю Совета министров Штюрмеру. Наш душка катанул два доклада государю еще в мае. Он высказался категорически против автономии, вы сами понимаете! И чтобы никаких призывов! Полячишки никогда не заслуживали исключительного к себе внимания.
И все-таки Сазонову удалось протащить свой проект на заседание министров в ставке и одержать победу... после которой он слетел! — закончил Манусевич.
Придравшись к случаю, Иван Федорович рассказал еще несколько пикантных новостей, но Резанцев не слыхал их. Он думал о том, что быть пророком в этих делах не трудно и, по правде говоря, не нужны никакие тайные сообщества и хитроумные пропагандисты, чтобы возбудить общественное мнение... Пустая бочка катится под гору сама собою, оповещая всех своим идиотским грохотом...
Резанцев налил себе еще вина. Он давал Манусевичу- Мануйлову высказаться, но сам знал все лучше его, правда, без некоторых подробностей, увлекавших собеседников в область анекдотическую.
Хвостов был действительно опасным человеком для «немецкой группы», и прекрасно, что его убрали. «Свой глаз» — Штюрмер — будет «нырять» в дела иностранные. Великолепно, что сорвано постановление совещания в ставке по польскому вопросу... Штюрмер успел ликвидировать постановление Особого совещания о посылке на фронт артиллерийских парков... Резанцеву известен и секретный указ, по которому Штюрмер назначается диктатором со всеми полномочиями... Лучшего желать нельзя!.. И об этом лучшем даже не догадывается Манусевич-Мануйлов, собиратель анекдотов! Что касается газетных «разоблачений» о характере переговоров Протопопова с Варбургом, то они хотя и далеко не полные, но все же «на руку». Если после них Распутину удастся вытянуть Протопопова в министры... то можно сказать с уверенностью, что никакие брусиловские горчичники не помогут...
Придя домой, полковник достает «дело» Протопопова для освежения в памяти. Его «досье» говорит, что Протопопов тесно связан с компанией Мануса еще с той поры, когда последний бывал у покойного князя Мещерского. Протопопов — член этой компании — председатель металлургического синдиката, владелец крупной суконной фабрики, организатор «текстильного комитета», через который идут поставки на армию. Как «металлург», он связан с банками, обслуживающими синдикаты и тресты металлопромышленности. Среди этих банков — основной и наиболее влиятельный — Международный банк. Следственно... как металлург, Протопопов со всеми потрохами в руках Мануса.