Брусилов
Шрифт:
Иди на все, не унывай;
Вперед! мечом и грудью смелой
Свой путь на полночь пробивай…
Голос смолк. Игорь открыл глаза, благодарно глядя на Брусилова. Ему показалось, что строки эти прочитаны ему в подкрепление, говорят о нем и Любиньке.
Но, вглядевшись в глаза Алексея Алексеевича, он догадался, что ошибся, что за пушкинскими строками таится что-то большее, значительное, на что хочет указать ему Брусилов, а может быть, повторить самому себе. Смущенно Игорь шевельнул плечами, выпрямился. Рука Алексея Алексеевича упала на раскрытую книгу. Иволга, пронзительно и часто засвистав, сорвалась с вершины дуба и мелькнула в чащу.
— Народ, если хочет быть великим, непременно должен верить в свое величие и уважать себя,— проговорил наконец Алексей Алексеевич.
И чутье подсказало Игорю, что ни приход его сюда, ни разговор, ни
— И наш Пушкин правду этого всем сердцем чуял. В первейшую заслугу ставил себе, что чувства добрые лирой пробуждал... Пушкин... он, к сожалению, редкий у нас талант, с таким убеждением... Один, пожалуй, он сознавал, что нужно «собрать в кучу» все хорошее в русской жизни, чтобы умилить читателя, растрогать, благородно взволновать и заставить полюбить невидимый дух народа нашего, воочию оглядеть могущество его и красоту... Пушкин не успел до конца справиться с этой задачей, вспомни его неосуществленные замыслы... Его дополнил Лев Толстой «Севастопольскими рассказами», «Войной и миром», а дальше соблазнился духом не жизненной правды, а идеальной, всегда исторически лживой... Ты скажешь, что современность неблагоприятна для всего высокого и великого, но это ложь. По мелкому и низкому надобно бить, конечно! Но именно потому, что высокое и великое всегда в народе живо. Ударять по злу надо, подымая высокое. Потребность в священном и великом не должна погасать в народе, достойном величия. Народ должен быть аристократом от верхов донизу. Это трудно, но осуществимо. Вспомни гомеровского богоравного свинопаса! Разве мы теперь не видим его на поле битвы? Ты правдиво изобличил зло в своем письме, Игорь,— добавил Брусилов и снова потрепал его по плечу,— именно потому, что не забыл о добром в русском человеке...
И тотчас же, подняв голову и насторожившись:
— Ты слышишь?
Игорь тоже насторожился. Согласный строй лесного хора нарушился внезапно. Пронзительно вскрикивая, вихрем пронеслись, сомкнувшись в стаю, черные дрозды, затихли иволги, послышался хруст ломаемых веток, заржал конь, вкруговую по лесу пошел гомон.
— Так и есть! — вскочив, вскрикнул Игорь.— Это за вами! Казаки...
— Целый взвод,— спокойно подсказал Брусилов.
Он запрятал томик Пушкина и кисет в карман, поднялся, одернул по-солдатски рубашку, подтянув ее в складку у ремня на спине, надел фуражку. Усмешливые огоньки пробежали по глазам, и, взглянув на часы у запястья, он промолвил:
— На целых десять минут опоздал. Но какой чудак все-таки распорядился погоней?
Из-за орешника на поляну выходили казаки, держа в поводу коней.
— Распорядился его высочество Михаил Александрович,— поспешил объяснить Игорь.
— А-а! — протянул Алексей Алексеевич с едва уловимой иронией.— Ну, понятно...
И быстрым шагом вышел на поляну, навстречу казакам.
XXI
Нет, Алексей Алексеевич не отдыхал, сидя в роще, не отвлекался за чтением «Руслана и Людмилы», Пушкин помогал командующему в его полководческой работе, как все, что попадалось теперь в поле его зрения.
В этом убедился Игорь очень скоро на личном опыте, едва лишь выехал из штаба и попал на места работ — на передовую, в прифронтовую полосу, в резервные части. Брусилов направлял его с другими офицерами своего штаба во все концы многоверстного фронта. Пришлось поездить и в поездах, и на машине, и верхом, случалось пробираться пешочком по наезженным тропам, перепрыгивать с кочки на кочку по Пинским болотам...
С каких только мест в те дни Люба не получала писем от него! Из Пинска, из Сарн, из Олевска, из Ровно, из Шепетовки, из Тарнополя, из-под Черновиц, отовсюду, где можно было на минуту присесть, набросать несколько строк, запечатать их в конверт с уже готовым адресом, написанным самой Любинькой. Она снабдила мужа запасом конвертов с собственным адресом и маркой: «Почтовая станция Улла, Витебской губернии, имение «Стружаны», ее высокоблагородию Любови Прокофьевне Смолич». И каждый раз, вынимая из походной сумки такой конверт, Игорь не мог без растроганного волнения не перечесть этот адрес, эти старательно выведенные слова «высокоблагородие» и «Смолич». Он знал, как втайне наивно гордилась ими жена, его Любинька. Он знал существо ее гордости, так далекое от тщеславия. Он знал, как верит она ему и чего ждет от него, И это познание удесятеряло его рвение. Не обо всем можно было писать жене, и все же
Любинькины письма ждали его в штабе фронта. Иной раз их накапливалось по десяти, по дюжине, Они все были за номером, чтобы не спутать и читать по порядку. Лежа у себя на койке, Игорь так и читал их, по порядку. Не в пример его письмам, Любины письма были пространны, лиричны, полны описаний природы, с которой Люба впервые столкнулась так близко и надолго, так самозабвенно отдалась в своем одиночестве ее целительному очарованию.
Весна открылась и Игорю и Любе одинаково животворяще и полно. В узких пределах деревенского уклада, в имении своей свекрови, Люба с такой же пристальной строгостью и счастливым волнением отдавалась работе, происходящей в ней самой, в глубине ее физического и духовного существа, с какой Игорь поглощен был своим воинским долгом. Так же как Игорь, несмотря на пространность своих писем, Люба только мимоходною фразой: «Я чувствую себя очень здоровой и полной сил» — выражала то, что было для нее в те дни всего значительней и священней...
Удаленные на сотни верст друг от друга, тревожась друг за друга, тоскуя по близости, так быстро прерванной, и Люба и Игорь в эту весну, как никогда раньше и вряд ли когда-нибудь после, почувствовали себя живыми и нужными жизни, людям, друг другу. Вот почему разлука не истощала их, а напротив того, удесятерила их силы и веру. Это не мешало Любе каждый раз всплакнуть над скупыми строками мужа, а Игорю после чтения жениных дневников долгие часы ворочаться на жесткой койке без сна...
Впрочем, с Игорем случалось такое редко, только в короткие наезды его в штаб фронта. Подготовка к прорыву поглотила его без остатка.
Работа шла согласованно, обдуманно и по возможности приглушенно.
Во всем и всеми соблюдалось главное условие успеха атаки — скрытность и внезапность. Таков был приказ главнокомандующего, и он стал законом для каждого — от генерала до рядового. Тысячу раз прав Мархлевский; закон товарищеского, артельного согласия в работе всегда был законом рабочего человека, но теперь он провозглашен обязательным и для генералов.
К приезду Игоря в штаб фронта все четыре армии, каждая для себя и сообразно с имеющимися у них средствами, уже выбрали подходящий участок для прорыва5 фронта неприятельской позиции. На основании общей разведки все армии, по совокупности всех собранных данных, уже представили на утверждение главнокомандующего свои соображения об атаке. Брусилов рассмотрел их, в иных случаях сделал указания и утвердил. Места первых ударов были намечены. Но работы предстояло еще много. Срок готовности к наступлению близился, Он назначен был на пятнадцатое мая. В районы предстоящих боев подтягивались войска, предназначенные для прорыва. Для того чтобы противник не мог заблаговременно разгадать наших намерений, войска располагались в тылу, за боевой линией.
Фронт атаки разбили на участки и распределили между офицерами генштаба корпусов и дивизий. Сводка, проверка и нанесение на схемы всего обнаруженного войсковой разведкой возложены были на офицеров генерального штаба армии и фронта и дважды в неделю производились ими на месте разведок. Рекогносцировки дополнялись аэрофотоснимками с «Муромцев». По ним тщательно наносили на карту предназначенные для атаки и смежные с ними участки позиции австрийцев со всеми пулеметными точками. Эти схемы в масштабе двести пятьдесят сажен в одном дюйме, с нанесенными на них целями, получал весь командный состав, до командиров рот включительно. Начальники всех рангов знакомились с первой линией неприятельских укреплений, изучали подступы к ним, выбирали артиллерийские позиции, устанавливали наблюдательные пункты. Батареи точно пристреливались по намеченным целям.
Весь фронт позиции противника разбили на участки, и каждая батарея получила сектор обстрела. Легким и горным батареям поручено было пробивать проходы в проволочных заграждениях. Разрушение окопов и фланкирующих бетонных построек возложили на тяжелые и гаубичные орудия.
Сейчас артиллеристы заняты были изучением полученного материала, знакомились с целями, которые они должны были обстреливать, наносили на карты цели обнаруженные при сближении пехотных позиций с неприятельскими окопами. Производились опытные разрушения гранатами проволочных заграждений. Сколачивались при корпусах артиллерийские группы под командой инспекторов артиллерий. Некоторые артиллерийские части передавались пехотным участкам для согласованных действий. Устанавливалась двухпроводная телефонная связь вдоль стен ходов сообщения,— это было для всех в диковинку.