Брусилов
Шрифт:
В тылу обучались войска: были построены участки позиций, подобные австрийским, и здесь пехота и артиллерия тренировались в технике совместных действий при прорыве. Солдат обучали метанию ручных гранат, преодолению проволочных заграждений, захвату и закреплению участков позиций.
Подготовка к операции была образцовой. Как и намечал Брусилов, к 10(23) мая войска в основном ее завершили.
За день до этого срока Брусилов в Бендерах вновь встречал царя. По пути в Одессу, куда Николай II следовал всей семьей — с императрицей, наследником и четырьмя дочерьми, царь собирался осмотреть дивизию, только что сформированную из военнопленных сербов. Смотр прошел хорошо, дивизия (около 10 тысяч человек) понравилась.
Из Бендер Брусилов поехал в Одессу. Так как главкоюзу надлежало присутствовать при встрече в Одессе, а вагон его нельзя было прицепить к царскому поезду, то ехал он в одном купе с дворцовым комендантом Воейковым. И здесь, в поезде, и в последующие дни в Одессе главнокомандующему фронта думалось только об одном: как его войска готовятся к наступлению? Тем более досадно и обидно было ему, что царь, верховный главнокомандующий армии страны, которая, как мы теперь знаем, стояла на грани катастрофы, практически не занимался военными делами. Это бросилось в глаза Брусилову еще на Военном совете 1 апреля, во время же поездки в Одессу стало особенно явным. С царем не было офицеров Генерального штаба, с которыми можно было бы посоветоваться по военным делам, и единственная связь верховного главнокомандующего с фронтом заключалась в том, что по вечерам он получал сводку сведений о происшествиях на фронте. Как узнал Брусилов, и в Ставке царь крайне мало занимался управлением войсками, главным образом оно заключалось в том, что в 11 часов утра он выслушивал доклад начальника штаба и генерал-квартирмейстера о положении на фронте.
В Ставке царю было просто скучно. Поэтому он и разъезжал по стране — то в Царское Село, то на фронты, а теперь вот вез семью в Одессу и Крым. Несколько дней Брусилов имел честь завтракать за царским столом, между двумя царевнами. Царица к столу не выходила, но на второй день, уже в Одессе, Брусилова пригласили в ее вагон.
Черты лица Александры Федоровны Романовой (в девичестве — Алисы Гессенской) были правильными, но неподвижными, неменяющимися, и потому лицо не оставляло впечатления красивого и привлекательного. Говорила царица по-русски свободно, но несколько напряженно, как говорят иностранцы. Приняла Брусилова она сдержанно, и уже один из первых вопросов заставил генерала насторожиться:
— Готовы ли ваши войска наступать? — проявила императрица неожиданный интерес к военным делам. Подготовка операции велась в строжайшей тайне, и лишь предельно ограниченный круг лиц знал о времени ее начала. Поэтому Брусилов ответил очень сдержанно:
— Еще не вполне, ваше императорское величество, но рассчитываю, что в этом году мы разобьем врага.
Но царица задала второй вопрос на ту же щекотливую тему:
— Когда вы думаете перейти в наступление?
Это еще более встревожило Брусилова, и ответ был откровенно уклончивым:
— Пока мне это неизвестно, это зависит от обстановки, которая быстро меняется, ваше величество. — И чтобы прекратить нежелательный разговор, тут же добавил: — Такие сведения настолько секретны, что я их и сам не помню…
Надо объяснить причину осторожности Брусилова. Буквально вся страна, от неграмотных крестьян до высокопросвещенных интеллигентов, шепотом, а иногда (все чаще) и вслух говорила, что царица, немка по происхождению, окружена немцами, что измена свила гнездо в самом царском дворце, что в Берлине назавтра же знают все планы русской Ставки, что идут уже тайные переговоры о сепаратном мире с Германией… Эти слухи, позорящие царскую семью, с удовольствием повторяли и распространяли буржуазные деятели, мечтавшие о приходе к власти. Вскоре они, в лице П. Н. Милюкова, заговорили об этом и с думской трибуны…
Главнокомандующий Юго-Западного фронта, опытный и умный человек, монархист по убеждениям, не мог верить и не верил этим слухам. Ныне мы знаем, что за шесть с лишним десятилетий, прошедших с того времени, историкам (советским и зарубежным) при всем старании не удалось обнаружить никаких данных, подтверждающих хоть в малейшей степени как разговоры об измене царицы, так и слухи о намерении заключить сепаратный мир с Германией. Но доподлинно было известно уже тогда и не подлежит никакому сомнению ныне, что на царицу имел абсолютное, мистическое влияние Григорий Распутин. Царица ничего не скрывала от «старца», а вокруг него собрались самые темные и гнусные личности, от которых следовало ожидать всего, в том числе и шпионажа. Цепочка могла быть очень длинной: царица, искренне — Распутину, «старец», уже из собственных расчетов — своему секретарю Арону Симановичу, этот оборотистый молодой человек, по долгу службы — известному проходимцу и аферисту Митьке Рубинштейну, который снабжал «старца» деньгами и тем самым держал могущественного царского фаворита в узде.
А дальше — разливанное море самых подозрительных лиц, среди которых не последними были сионисты и масоны, имевшие и во время войны устойчивые связи с Германией. Вот почему Брусилов, даже и не будучи в курсе всех подробностей, ставших известными много позднее, воздержался от прямого ответа императрице. И уже сам этот факт наглядно характеризует атмосферу, господствовавшую в верхах Российской империи.
Царица изменила тему разговора, но тон его оставался напряженным. Брусилов писал позднее, что никогда «не мог понять, за что императрица меня так сильно не любила. Она ведь должна была видеть, как я неутомимо работал на пользу родине, следовательно, в то же время во славу ее мужа и ее сына. Я был слишком далек от двора, так что никакого повода к личной антипатии подать не мог».
Правда, по его приказу была арестована группа киевских сахарозаводчиков (Бабушкин, Добрый и Хепнер), которые во время войны нажили миллионы на снабжении противника русским сахаром. Все трое были приговорены военно-полевым судом к смертной казни через повешение. Сахарозаводчики, как и пресловутый банкир Д. Л. Рубинштейн, за подобные же коммерческие операции приговоренный к виселице, обратились к всесильному Распутину. Рубинштейн заплатил Распутину за свое освобождение 100 тысяч рублей. Сахарозаводчики, видимо, не меньше, поскольку даже Распутину освободить их оказалось не так-то просто, хотя в дело вмешалась царица. И все-таки Бабушкин, Добрый и Хепнер ушли от петли. Сам Николай II повелел передать их дело из военного судопроизводства в гражданское.
В последний раз Брусилов видел императрицу. На прощание она подарила генералу образок святого Николая-чудотворца. С образком вскоре же произошла странная вещь: эмалевое изображение лика святого стерлось, и осталась одна серебряная пластинка. При склонности Брусилова к мистицизму это можно было истолковать только так: дар был сделан не от чистого сердца…
Как уже сказано, к 10 мая войска Брусилова были готовы наступать. Но этого не знал противник. Немцы сняли немало дивизий и перебросили их на Запад, где продолжалось Верденское сражение. В свою очередь, австро-венгерское командование, будучи уверено в мощи своих укреплений и небоеспособности русских войск, отправило на итальянский фронт высвободившиеся дивизии, намереваясь разгромить итальянскую армию. Это австрийцам почти удалось: когда 2(15) мая они атаковали позиции итальянских войск под Трентино, те не смогли устоять, понесли большие потери, стали отступать и вскоре побежали в панике.
Где искать помощи? Этот вопрос итальянское правительство решило просто: сначала его представители обратились в главную квартиру французской армии с просьбой… повлиять на русское командование и заставить его немедленно наступать, чтобы отвлечь австрийские войска. Затем итальянские представители стали бомбардировать русскую Ставку, категорически требуя наступления. До какой степени бесцеремонны были эти требования, можно понять из телеграммы итальянцев Алексееву от 12(25) мая: «Итальянская главная квартира самым энергичным образом настаивает (настаивает! — С. С.) на том, чтобы русская армия немедленно начала наступление на австрийском фронте…»