Брусника созревает к осени
Шрифт:
Люцию Феликсовну горячо поддерживал её муж, главный инженер совхоза Николай Ильич Лисочкин – высокий красивый брюнет, примерно одного с ней, почти комсомольского, возраста то есть немного за тридцать. Николай Ильич тоже приехал в Пестерево из Москвы с очень нежной болезненной женой Лией, которая умерла при родах. Николай Ильич остался с грудной дочкой на руках и впал в отчаяние. Хорошо, что помогла кормить дочку бабушка – мать Николая Ильича Наталья Изотовна, которую он вывез из деревни.
Николай Ильич, или просто – Коля, очень переживал утрату жены. Как водится у нас,
Тогдашний директор Иван Иванович подумывал о том, чтобы понизить главного инженера Лисочкина до механика или даже совсем уволить за прогулы и приход на работу в изрядном подпитии. Наверное, всё так бы и случилось, если бы не Люция Феликсовна. Конечно, она, будучи секретарём совхозной комсомольской организации, членом райкома комсомола очень ответственно взялась за перевоспитание Николая Ильича.
– Зачем ты опускаешься, Коля? – вопрошала она. – Ты ещё молодой, хоть и отец. Ты ещё женишься, найдёшь себе хорошую женщину, если перестанешь пить. Всё у тебя наладится. Прояви волю.
– Кто за меня пойдёт? – уныло отвечал Коля, сминая в руках интеллигентную шляпу.
– Да любая, – горячо, убеждённо сказала Люция Феликсовна.
– А ты?
Люция поперхнулась и ответила не столь уверенно:
– Подумать надо.
– Ну, вот видишь. А говоришь – любая.
Люция Феликсовна склонна была к философствованию. Жизнь состоит из случайностей. Случайно она попала из Москвы в Пестерево, случайно сюда приехал Коля. Случайность становится закономерностью, поскольку они оба оказались свободными и симпатизирующими друг другу.
– Я подумала, – сказала она, – Пойдём сегодня в кино в Медуницкий кинотеатр.
– Пойдём, – согласился он.
После кино Коля вынул из футляра студенческую гитару и подобрал итальянскую песню «Санта Лючия». Только пел он не «Лючия», а «Люция», то есть главный агроном Верхоянская. Потом выпевал он свою любимую песню «С ненаглядной певуньей я в стогу ночевал». Конечно, ненаглядной Люцию можно было назвать с некоторой натяжкой. Лицо энергичное, наверное, ранние морщинки у рта, но какие горящие, янтарного цвета глаза. Ему хотелось, чтобы она была ненаглядной, а она не возражала.
Высоченный худой Коля Лисочкин был, пожалуй, под стать Верхоянской. В его голову тоже забредали разные идеи. Он помимо инженерной работы занимался проблемой перевода тракторов на газовое топливо, и Люция Феликсовна подтолкнула его к мысли защитить на эту редкую тему учёную диссертацию.
Готовясь к сдаче кандидатского минимума по философии, он проникся обожанием к работам Ленина, к месту и не к месту сыпал ленинскими цитатами и крылатыми выражениями. Люция Феликсовна попросила, чтобы нашёл Коля высказывание Ленина с похвалой болотам, но, к сожалению, ничего кроме слов о Шатурской ТЭЦ тот не отыскал. Даже известные слова: «Коммунизм – это Советская власть плюс электрификация всей страны» к болотам прямого отношения не имели.
Зато Люции Феликсовне пришла в голову мысль о том, что Коля Лисочкин принесёт великую пользу в идейном и эстетическом воспитании подрастающего поколения, да и людей постарше, если, приняв облик Ленина, прочтёт со сцены Дома культуры, в школе на уроках кое-какие работы вождя. К примеру, «Очередные задачи Советской власти» или выступление Владимира Ильича на III съезде комсомола.
Коля не ожидал такого поворота и какое-то время сопротивлялся, говоря, что на Ленина совсем не похож, что очень ответственно выступать в его обличии. Люция Феликсовна была убеждена в великой пользе таких выступлений, а облик и произношение, картавость – дело наживное.
Память у Коли была свежая и крепкая. Работы он выучил наизусть, а вот для постановки произношения, как у Ленина, и обретения облика вождя Люция Феликсовна повезла его в облдрамтеатр, где играл роль Ленина в спектакле «Кремлёвские куранты» и даже снимался в каком-то кино артист Перевощиков. Тот согласился помочь.
Коля был вовсе не ленинского вида, высок, тощ, но кепка, толстинка, накладная бородка и усы прибавили сходства и уверенности в себе.
Первое выступление Лисочкина-Ленина было в Славкином девятом классе Дергачевской школы. Таинственно вошла Люция Феликсовна и сообщила, что сегодня вместо факультатива по болотоведению будет встреча с человеком в гриме Ленина.
И вот зашёл Лисочкин-Ленин, и долго пронзительно смотрел на школьников и учителей, заставляя их потупить взоры. Насладившись их смущением, он вскинул руку и вдруг выкрикнул с картавинкой:
– Уверяю вас, что среди нас есть какая-то идиотская, филистерская, обломовская боязнь молодёжи. Умоляю: боритесь с этой болезнью всеми силами!
Учителя смутились, видимо, приняв этот упрёк на свой счёт.
Потом Лисочкин-Ленин читал речь «Задачи Союзов молодёжи».
Славку больше всего удивляло, что Лисочкин выучил столько страниц текста. Ленинскую голову надо иметь.
Кроме Люции Феликсовны и учителей оказался на этом уроке корреспондент областной газеты. С подсказки Люции Феликсовны, конечно. Он вцепился в Славку с вопросом, какое значение, на его взгляд, имеют речи Ленина сейчас. Славка от волнения и страха не помнил толком, что лепетал корреспонденту. Но в газете появилось: «Девятиклассник Вячеслав Мосунов считает, что благодаря этому уроку, понял, что значили речи Ленина для молодёжи, когда он услышал слова: «Учиться, учиться и учиться».
Возили Лисочкина в областной центр, соседние районы, где он в ленинском обличии выступал с неизменным успехом. Об этом писали газеты, хвалил Лисочкина артист Перевощиков.
У Славки Люция Феликсовна стала примером для подражания. Она прекрасно – умно и зажигательно говорила, не боялась резать напрямую, отстаивая свою точку зрения. Его восхитило то, что она считает главным в своей жизни дело, работу. Спит будто бы всего пять часов в сутки, встаёт в четыре утра, когда начинает гудеть электродойка. До планёрки успевает объехать все фермы, мастерские, гараж. Оперативки в отличие от сунцовских длились у неё всего двадцать минут.
В отличие от других любителей подписных изданий районного масштаба Верхоянская успевала читать, гордилась, что ей удалось подписаться на «Библиотеку всемирной литературы». А это, говорят, три тысячи томов.