Брызги шампанского. Дурные приметы. Победителей не судят
Шрифт:
Со съемкой я успел закончить до того, как следы высохли. Через пять минут в номере, на лоджии не осталось ни одного влажного пятна.
Теперь – деньги.
Тайник я соорудил под письменным столом, там была уложена какая–то железная решетка непонятного назначения. Может быть, контакты электрических проводов, выход какой–нибудь трубы, но, как бы там ни было, под этой решеткой вполне поместились те деньги, которых мне должно хватить в коктебельском убежище.
Доллары были на месте.
И пистолет с глушителем тоже оказался на месте. Его я засунул поглубже в запасное постельное белье, сложенное стопкой в шкафу. Здесь тоже нужно
Я повертел пистолет в руках, вынул обойму, пересчитал патроны – все в порядке. Передернул затвор – патрон вошел в ствол. И вдруг, сам того не ожидая, я почувствовал исходящую от пистолета легкую, почти неуловимую дрожь. Это была даже не дрожь, а какое–то нервное подрагивание, судороги нетерпения. Пистолет будто знал заранее, что приближается его час, вот–вот что–то произойдет, и он понадобится, пригодится, а тогда уж покажет, на что способен.
Такое было ощущение. Оно продолжалось не более секунды, но было настолько сильным, запоминающимся, что на какое–то время я отложил пистолет в сторону.
Честно говоря, это было самое яркое впечатление от всего, с чем мне пришлось столкнулся за последний час. Это происходило не впервые, я уже был знаком с почти неуловимыми судорогами моего пистолета. Чем все заканчивалось, я тоже хорошо знал.
Неожиданно раздался резкий стук по стеклу – кто–то бросил камешек в дверь лоджии. Я помедлил – снова камешек. Чуть раздвинув штору, я выглянул наружу, но ничего не увидел. Человек, видимо, стоял на дорожке у самого дома. Если на дорожке, почти у крыльца… Так серьезные люди себя не ведут. Решительно откинув черный крючок, я распахнул дверь и подошел к перилам.
Внизу стоял Жора, а рядом с ним уже знакомая мне красавица, которая облюбовала меня на пляже.
– Привет, – сказал Жора. – Отдыхаешь?
– А кто это рядом с тобой?
– Представляешь, это прекрасная девушка! – Жора выходил на привычные свои обороты. – Она заинтересовалась моими произведениями.
– Всеми?
– Нет, только наиболее целомудренными. Как я понимаю, она сама чрезвычайно целомудренная, – Жора сделал легкий поклон в сторону Жанны. – Мы с ней выпили вина, и в разговоре выяснилось, что она хорошо тебя знает.
– Давно?
– О чем ты говоришь?! Можно за полчаса так узнать человека, как не узнаешь за всю жизнь. Мы хотим к тебе подняться… Я принес изделие, которое ты приобрел у меня за бешеные деньги.
– Неси, – я приглашающе махнул рукой.
Пока мои гости, уступая друг другу дорогу, медленно поднимались к моему номеру, я успел спрятать пистолет и закрыть шкаф.
– А вы не ждали нас, а мы приперлися! – пропел Жора, входя в номер. – Входи, красавица! Да, чуть не забыл. – Он порылся в своей черной хозяйственной сумке и с грохотом положил на маленький письменный стол каменный член, который я купил у него несколько дней назад. И опять я содрогнулся, увидев это изваяние, исполненное с таким обилием анатомических подробностей, с такой точностью, что в самом деле смотреть на это произведение без содрогания не было никаких сил – его вид просто ошарашивал.
– Боже, что это?! – воскликнула Жанна, бесстрашно беря в руки Жорино произведение. – Кошмар какой–то, – пробормотала она смятенно. – Неужели подобное случается в природе?
– Случается, милая девушка, хотя и довольно редко, – заверил Жора.
– А кто позировал? – спросил я, чтобы хоть как–то поддержать разговор.
– Самому пришлось, – скромно ответил Жора.
– Ты?! – поперхнулась Жанна. – Не верю!
– Доказательства представлю при первом же удобном случае, – заверил Жора. – Между прочим, женщины подобным произведениям оказывают внимание гораздо большее, нежели мужчины. Только взглянув на этот шедевр, они понимают, как много потеряли в жизни, какая богатая, насыщенная жизнь проносится мимо. И ничто, ничто не может восполнить им этот пробел. – У Жоры был странный голос, чем–то напоминающий шелест волны, накатывающей на берег, – то он затихал, так что невозможно было различить ни единого слова, то вдруг обретал силу, звучность, причем сила и звучность попадали на совершенно случайные слова и смысла сказанного никак не проясняли и не подчеркивали. – Я хочу прочитать вам стихи, написанные одним замечательным поэтом…
– Ты, что ли, написал? – спросила Жанна.
– Важно, чтобы стихи были написаны, – веско сказал Жора. – Слушайте…
Как тяжело порой в среде…
Где рядом талии девичьи…
И их богемное величье…
Молчать, вести себя прилично…
Вздыхать и думать о еде…
В такой возвышенной среде!
– Потрясающе! – искренне воскликнула Жанна.
– По–моему, очень жизненно, – сказал я, прикидывая, надежно ли засунул пистолет среди запасных одеял. И для уверенности оперся плечом о двери шкафа так, чтобы они закрылись плотно, без просветов.
– Друзья мои! – воскликнул Жора. – А не выпить ли нам вина? – Порывшись в безразмерной своей сумке, он вынул початую бутылку мадеры.
– Разве что глоточек, – сказала Жанна несколько поспешно, будто опасалась, что я откажусь и тогда им с Жорой придется уходить.
Ну что ж, пусть так.
Видит бог, мне не хотелось ни встреч, ни знакомств, не хотелось ни мадеры, ни коньяка. Разве что хороший бокал шампанского. Но жизнь вламывалась, просачивалась в меня – то таинственным гостем, то этой вот красавицей, то Жорой с его каменными изваяниями. Я не хотел, истинно говорю – не хотел.
Наблюдая, как хлопочет Жанна, расставляя на журнальном столике граненые стаканы, как Жора усаживается на мою кровать, собираясь прочесть нечто еще более шаловливое и двусмысленное, я по привычке снова хотел было заглянуть в себя и вдруг понял, что не решусь по одной причине – боялся увидеть там пустоту.
Мне уже не хотелось пустоты.
Похоже, я начал оживать.
Но тут нет моей вины, я не хотел этого выздоровления.
– Чем вы занимаетесь? – спросил я у Жанны и уточнил: – В свободное от Коктебеля время.
– Учусь. – Она легко махнула тонкой загорелой рукой.
– Чему?
– А! Чему–нибудь и как–нибудь.
– Прекрасный ответ! – восхитился Жора и разлил мадеру по стаканам. – Ответ, достойный человека свободного, жизнелюбивого и необыкновенно красивого. Хорошо сказал? – повернулся он ко мне.
– За это и выпьем.
Чем больше я смотрел на Жанну, тем больше мною овладевало какое–то двойственное впечатление. С одной стороны, подчеркнутая легкость, южная беззаботность, с другой – какая–то неженская четкость. Сыр, который я вынул из холодильника, она твердой, недрогнувшей рукой нарезала тонкими пластинами, и все они были одинаковой толщины. На вопрос о том, чем занимается, попросту не ответила. И даже не попыталась произнести нечто необязательное, может быть, даже ложное. Другими словами, сказала – отвалите, ребята.