Брызги шампанского. Дурные приметы. Победителей не судят
Шрифт:
– Вы здесь один живете? – спросила она, показывая загорелым своим пальчиком на две кровати, стоявшие у противоположных стен.
– Да. Хотя номер считается двухместным.
– И платите за два места?
– За одно.
– Хорошо устроились.
– Могу поделиться.
– Чем?
– Койко–местом.
– Мне нравится ваше предложение. Но я подумаю. Можно?
– Конечно.
И опять в ее словах прозвучала жестковатость. Ее ничуть не смутила двусмысленность моего предложения, она будто ждала от меня именно этих слов.
– Друзья мои! – воскликнул Жора
Выпив свою мадеру, он несколько затуманенно осмотрелся по сторонам. Поднял с пола бутылку, убедился, что она пуста, и снова поставил в угол.
– Пожалуй, пойду, – Жанна поднялась. – Спасибо за угощение, за приятный разговор… До скорой встречи.
– Я тоже ухожу, – поднялся и Жора. – На площади начинается торговля, мне пора. Люди стремятся к прекрасному, и я в меру своих скромных сил должен это их стремление поддержать, – он поднял черную клеенчатую сумку, в которой глухо стукнули каменные изваяния, изображающие морских чудищ, завитых в спирали змей, задумчивых морских див, привидевшихся ему в найденных на берегу камнях. – Выйдешь? – спросил он у меня.
– Через часок увидимся на площади, – ответил я. – Вы тоже там будете? – спросил я у Жанны.
– У нас же своя компания… Как девочки решат. Но буду помнить ваш вопрос. Ведь в нем и негромкое такое предложение, да?
– Немного есть.
– Всего! – Она махнула рукой. Почему–то каждый раз я отмечаю про себя – тонкая загорелая рука.
Когда Жора с Жанной спустились по лестнице, я вышел на лоджию. Не сговариваясь, они помахали мне, я ответил и вернулся в номер, не забыв закрыть дверь на крючок и задернуть шторы.
Все было мило, легко и просто, пока деньги на счетах плясали небольшие – хотя и шестизначные, но все–таки небольшие. Все изменилось, когда у фирмы появился первый миллион долларов, и он рос, увеличивался ошарашивающе быстро – работали пилорамы, которые производили доску, вагонку, в Вологодской области запустили цех по выпуску срубов, бань, хозблоков, железная дорога оптом закупала шпалы, вот–вот должна была быть запущена линия по выпуску фанеры. Мандрыка смотался в Америку, и уже шли, шли на каком–то корабле потрясающие передвижные установки, которые позволяли из бревен делать балки, доски, брусы любой конфигурации. И Фавазу теперь продавали не бревна, а готовые изделия – они стоили раз в десять дороже. Короче, завертелся маховик, остановить который уже было непросто.
У всей семерки учредителей теперь были телохранители, джипы, секретарши, мобильники, коттеджи и много чего еще совершенно ненужного в жизни, простой и естественной. Более того, жизнь простая и естественная ушла, исчезла, осталась на каком–то полустанке, где их поезд, мощный и победный, остановился ровно на десять секунд, чтобы выпихнуть из вагона эту жизнь, ставшую ненужной и раздражающей. А нормальной жизнью стала считаться другая – нервная, напряженная, подозрительная.
Да, об этом надо сказать.
Вряд ли семерка учредителей замечала происходящие перемены, но человек со стороны, наблюдательный и постоянно присутствующий, наверняка заметил бы многое. Появилась в общении немногословность, многозначительное молчание с долгими взглядами, когда собеседники напряженно, исподлобья уставясь друг на друга, ждали, когда другой наконец поймет сказанное. Стало опасно произносить слова – они могли быть истолкованы как угодно. Появилась угрюмая сосредоточенность – далеко не все успевали ребята переварить в своих мозгах, и время от времени случались проколы – не вовремя заплатили, не вывезли продукцию, не затребовали деньги, которые кто–то уже задолжал.
Но это было нечасто.
В общем, управлялись. Получалось. Производство росло. Богатые люди по всей стране строили многоэтажные дома, им требовались строительные материалы – вагонка, окна, двери, полы…
Случались пьянки. Но не было уже ничего похожего на ту первую, в Доме литераторов, когда все происходило легко и весело в сверкающих брызгах шампанского. Вот шампанское осталось. Оно стало как бы фирменным напитком. И если раньше кое–кто пытался перейти на другой напиток, то теперь это прекратилось, все понимали – надо оставаться трезвыми.
И оставались трезвыми.
И разъезжались – каждый на своей машине, со своим водителем, со своим телохранителем. Это поняли все и почти одновременно – нужны телохранители. Тем более что были деньги их оплачивать.
Все купили квартиры в хороших районах. Арбат, Белорусский вокзал, метро «Аэропорт». Так примерно. Хорошие квартиры, большие, просторные, с высокими потолками. Обставили хорошей мебелью. Испанская кухня, немецкий холл, итальянская спальня… Туалеты, ванные, кухни вспыхнули новым кафелем, комнаты тускло блеснули новым паркетом. Но, странное дело, в гости друг к другу почти не заглядывали, разве что на минуту, по делу, передать документы, билеты, путевки, счета.
Жены тоже не общались. Понимали – не надо.
Так будет лучше.
Всем вдруг стали доступны совершенно новые законы жизни – меньше контактов, меньше риска, меньше опасности. Все время где–то рядом, за спиной ощущалась опасность. По Москве проносились на предельно возможной скорости, по коридорам собственной конторы проходили быстро, не задерживаясь, стараясь побыстрее оказаться за бронированной дверью и уже там остановиться, чтобы переброситься несколькими словами. И это при том, что охрана у входа не пускала никого, чей визит не был бы оговорен заранее. Шторы на окнах повесили светлые, золотистые, но достаточно плотные. Раздвигали их только на ночь, чтобы проветрить помещение.
И что самое интересное – никто этого заранее не планировал, не обсуждал – новые условия жизни как бы продиктовали новые правила поведения. Эти знания, казалось, были заложены в каждом изначально и таились, неведомые, непредсказуемые, словно ожидая подходящих условий.
И дождались.
Так, наверное, в египетских пирамидах тысячелетиями лежат зерна пшеницы, ожидая, когда далекие потомки вскроют эти каменные могильники, найдут зерна и поместят во влажную почву.
В общем, проросли новые знания, проросли.