Брызги шампанского. Дурные приметы. Победителей не судят
Шрифт:
И дали первые побеги.
Произошла еще одна странная вещь – каждый стал чуть другим. Но изменения произошли в сторону взаимной притирки. Прошло совсем немного времени, и все поняли, что являются единомышленниками не только в целях, но и в средствах. В вопросах – как быть, что делать, какое решение принять – разногласий не возникало. И даже если кто–то принимал решение самостоятельно, он мог быть уверен – его не осудят, поймут и одобрят.
И в то же время каждый затаился. Всем было ясно, что такая жизнь не может продолжаться слишком долго. Наступит развязка. И
Ладно, остановимся.
Об этом можно говорить много и долго, а события тем временем приближались, наваливались тяжким душным облаком, и решения приходилось принимать быстрые, рисковые, а то и попросту криминальные – иначе было нельзя. Тем более что к исходу второго года вся семерка стала… Да–да, да – миллионерами. А большие деньги требуют особого к себе отношения. Они капризны, своенравны, требуют внимания, поклонения. И не прощают пренебрежения. Большие деньги – как прирученный в доме хищник. Одно неосторожное движение, интонация – и зверь растерзает своего же хозяина.
Были примеры, были.
Так вот деньги – то же самое.
Конечно, приятно и лестно, когда домашний лев подходит к тебе, кладет голову на колени, громадную свою косматую голову кладет на хилые твои колени и мурлычет так, что колышутся шторы на окнах. И душа твоя замирает от сознания собственной значительности. К радостному ужасу гостей, ты можешь почесать льва за ухом, потрепать гриву, перебрать пальцами когти на неподъемных лапах, а он все мурлычет, мурлычет…
И ты не догадываешься, не дано тебе этого знать, что именно через мгновение не понравится этому домашнему льву – скрежет трамвая за окном, запах из кухни, вонь твоего одеколона или вспыхнувшие в нем воспоминания о другой жизни, правильной, здоровой и безжалостной. Об африканской жизни.
Так же и деньги. Имеются в виду большие деньги.
Мандрыка позвонил по внутреннему телефону Выговскому, подождал, пока тот поднимет трубку.
– Игорь, я зайду?
– Заходи.
Он мог и не спрашивать, но почему–то чувствовал – надо. Это правильно. Так будет лучше.
Когда Мандрыка вошел в кабинет, Выговский разговаривал по телефону. Негромко, раздумчиво, но смысл не улавливался – Мандрыка так и не понял, о чем идет речь, хотя все слова были просты и знакомы. «Хорошо… Но ты предупреди… Да пошли ты его ко всем чертям… Нет, ни в коем случае… решай сам…» Такой разговор Мандрыку не раздражал, он и сам говорил точно так же – не называя имен, дат, городов, цифр, ничего не называя.
И это было правильно.
Выговский положил трубку, некоторое время сидел, молча уставившись в окно, и, уже приняв какое–то решение, поднял голову.
– Есть новости? – спросил он.
– Есть.
– Хорошие?
– Нет, – Мандрыка отвечал кратко, но со значением, словно подбирался к главному и в то же время давал Выговскому время отойти от предыдущего разговора.
Какие
Какая тонкость в обращении вдруг прорезалась!
Казалось бы – откуда?
Да все оттуда же – от денег. Да, деньги потребовали осторожности в словах, поступках, поведении.
– Кто–то хочет денег? – спросил Выговский, усмехнувшись.
– И много.
– Железная дорога?
– Точно.
– А что Слава Горожанинов? Это ведь его участок?
– На него и вышли. На его станции проблем нет. Вагоны он достает, грузит, отправляет… Все идет нормально. Но состав проходит через несколько отделений железной дороги. И шустрые ребята сообразили, что тут можно поживиться.
– Ты с ними разговаривал?
– И не один раз.
– Сколько они хотят?
– Для начала миллион.
– А потом?
– Потом в долю.
Выговский и Мандрыка сидели в глубоких креслах, и со стороны могло показаться, что говорить им особенно–то не о чем, а сидят эти господа, перебрасываясь словами, разве что в ожидании совещания, заседания, встречи. Роскошный клетчатый пиджак, белая сорочка, галстук глухой болотной зелени, залысины и небольшая седина у висков делали Мандрыку похожим на крупного банкира, министра иностранных дел небольшой европейской страны или, на худой конец, генерального директора концерна. А Выговский, сидевший прямо, с тощими коленками, выступающими у подлокотников кресла, был похож на памятник Линкольну в Вашингтоне, где он побывал совсем недавно.
– Они настаивают, Игорь, – напомнил Мандрыка.
– Каким образом?
Мандрыка молча протянул мятый клочок бумажки. Там чем–то красным были нацарапаны два слова: «Будет кровь». Повертев бумажку, Выговский тяжело, со стоном выдохнул воздух, который, казалось, долго не мог из себя выдавить.
– Ну, что ж… Кровь так кровь, – и беспомощно посмотрел на Мандрыку. Тот глаз не отвел, долгий взгляд Выговского выдержал. Оба понимали – в эти секунды принимается решение. Фирма как бы переходит к новым правилам, новым законам, по которым теперь ей и предстоит жить.
– Не думал, что это будет так скоро… Хотя… – Выговский не закончил. – Что скажешь?
– Я тянул сколько мог, обещал, сколько мог обещать… Ты знаешь.
– У нас нет другого выхода, Вася. Если сейчас уступим, то единственное, что остается, – снимать все деньги, делить их по–братски и разбегаться в разные стороны. Какая махина рухнет, Вася, какая махина!
– Не рухнет, – негромко ответил Мандрыка, глядя Выговскому в глаза. – Не допустим, – Мандрыка так сжал кулаки, лежавшие на подлокотниках, что побелели суставы.
– Не хотелось бы, – сказал Выговский беспомощно, – не хотелось бы, – протянул уже тверже. – Не хотелось бы! – почти выкрикнул он, и Мандрыка понял, что решение принято.
Наступило молчание. Лица у обоих были спокойные, почти сонные. Но это была сосредоточенность.
– Наехали, значит, – проговорил Выговский, не открывая глаз. – Ну хорошо! – встрепенулся он, как бы отгоняя сонливость. – Пусть будет так. Ты говорил, что у тебя есть надежные ребята?
– Я? – удивился Мандрыка.