Брызги шампанского
Шрифт:
– Нет. Вдали за озером дружно стреляли, а тут тихо было. И на глаза мне никто не попался.
– А в темноте к озеру никто не подходил?
– В темноте… – Егор Захарович смущенно поцарапал заросшую окладистой бородой щеку. Виновато вздохнул: – Ох, склероз, язва его побери. Как это я сразу-то не вспомнил?.. Малость спустя после моего устройства в скрадке какой-то вольный стрелок намеревался пристроиться за сухой березой. Заслышав шорох, я шутливо скомандовал: «Стой! Кто идет?» Он тоже шуткой: «Побереги патроны. Свой». Я говорю: «Свой не свой – разворачивай оглобли и не стой. Все озеро уже заняли раздоленские охотники». Мужик удивился: «Да сколько вас здесь?» – «Сколько есть, все наши». Он сплюнул. Чиркнул спичкой, вроде бы прикурил
– Сюда не вернулся?
– Не слышно было. Тут вскоре кряквы засновали, и я постреливать начал.
– В Раздольном кому о происшествии рассказали?
– Стариковской рысью дочесал до дому, первым делом сунулся к председательскому дворцу. Железные ворота оказались на запоре. Постучал кулаком по ним. В комнатах трубным басом залаял Банзай. Это у Гусянова здоровенный, будто черно-пестрый теленок, породистый кобель так зовется. Я сильнее забарабанил. Нет, никто из дворца не вышел, вроде вымерли там все.
– Семья у Гусянова большая?
– Сам Семен Максимович, жена Анна Сергеевна да Володька вот еще был…
– Так и не достучались?
– Не достучался. Пришлось трусить до конторы. Торкнулся в дверь – тоже на замке. Вижу, наряженная Лиза Удалая понуро, вроде с неохотой, на работу пошла. Вспомнил, что в харчевне… то есть, извиняюсь, в таверне есть телефонная трубка, по которой шашлычник Хачик Закарян часто и с райцентром, и с дальними городами болтает. Я – ноги в руки и, как говорится, дуй не стой за Лизой. Догнал, когда она уже в таверну вошла. Стал объяснять, дескать, на лугах то ли охотник, то ли бандит какой-то Володьку Гусянова «замочил». Надо, мол, об этом факте сообщить в милицию, чтобы срочно ехали сюда разбираться. Лиза глазенками захлопала и наотрез отказалась браться за телефонную трубку. Говорит: «Дед Егор, не надо ввязываться в мокрое дело. Ты – ничего не видел, а я – ничего не слышала. За такой сигнал в милицию бандиты нас с тобой в упор „замочат“». Пришлось мне идти в атаку: «А если не сообщим о преступлении, то можем, Лизанька, сесть в тюрьму за укрывательство». Кое-как убедил деваху. Взяла трубку, потыкала пальцем по кнопкам и заговорила вроде с милицейским дежурным. Почти моими словами протараторила ему сообщение, и трубка заглохла. Здесь Хачик Закарян из кухни выглянул. Узнав, в чем загвоздка, обследовал переговорное устройство и дал заключение: «Батарейка села». На том я и успокоился. Пошел домой принесенных уток ощипывать да палить. Едва управился с этим нудным занятием, тут как тут вы подкатили…
– А что, Лиза всегда с таким настроением на работу ходит?
– Нет, деваха она разговорчивая, веселая хохотушка. Но сегодня с утра была какая-то квелая… То ли устала, то ли не выспалась.
– Не с похмелья?
– Лиза непьющая и в смысле любовного общения с мужчинами серьезная. Вольностей не допускает.
Бирюков посмотрел вслед понятым, удалявшимся к стогу вместе с Лимакиным и Тимохиной. Чуть подумав, сказал:
– Упадышев с Замотаевым иного мнения о ней.
Старик усмехнулся:
– Этим артистам из погорелого театра на слово верить нельзя. Они на Лизу зуб имеют за то, что не позволяет им выпивать в шашлычной.
– Однако спиртное продает.
– Дак, теперь же запрета на продажу спиртного нет. Продавать – это Лизина работа. Только заядлых пьяниц она сразу выпроваживает за дверь. По такой причине закадычные дружки и попали сегодня впросак с нераспитой четвертинкой.
– Вчера они вроде бы за компанию с Гусяновым пили в таверне шампанское…
– Могут из хвастовства соврать, а возможно, и в самом деле выпивали. Володька как-никак – сын хозяина этого заведения. Против такого авторитета Лизе выступать нельзя. Можно работы лишиться.
– Разве хозяином таверны является председатель акционерного общества? – удивился Антон.
– Да, именно Семен Максимович Гусянов. Если подробно рассказывать,
– Какое-то странное название: «Совпадение», – вмешался в разговор Слава Голубев. – С чем оно совпало?
Егор Захарович помедлил с ответом:
– Это Богдан таким способом замаскировал падение советской власти. В том смысле, что прежние Советы канули в вечность.
– Смотри, какой хитрец! Так искусно зашифровал, что без подсказки ни за что не догадаешься.
– Куделькин не хитрит. Он и при советском режиме резал правду-матку в глаза, и теперь режет. Прямота его, понятно, не всем по нутру. Особенно морщится от справедливой критики наш председатель и при каждом удобном случае тихой сапой мстит Богдану. Борьба между ними идет не на жизнь, а на смерть. Семен Максимович ратует за сохранение колхозного уклада, при котором он был в Раздольном, как говорится, и царь, и Бог, и воинский начальник. Куделькин же на своем примере стремится доказать, что лишь частная собственность на землю способна возродить былую славу хлебопашеского труда в России. Собственный земельный пай у Куделькина невелик, с размахом на нем не развернешься. По такой причине Богдан привлек на свою сторону немощных пенсионеров. Многие раздоленские старухи да старики, в том числе и я, отдали ему в аренду выделенные из общества свои наделы земли и покосные угодья. За это Куделькин весной бесплатно пашет нам огороды, доставляет из райцентра купленный там к зиме уголь для топки печей да после жатвы выдает каждому по полнехонькому самосвалу отборной пшеницы, которую при желании можно, опять же за бесплатно, смолоть в муку на его собственной мельнице. А тех, кто содержит скотину, еще и сеном обеспечивает за пустяковую цену.
– Акционеры в обществе таких льгот не имеют? – спросил Бирюков.
– Нет, акционерам за каждую услугу приходится либо платить в общественную кассу, либо за бутылку договариваться, скажем, с шофером или трактористом. У них продолжается колхозная жизнь.
– Как же получилось, что построил шашлычную Куделькин, а хозяином стал Гусянов?
– Вопрос щекотливый. Достоверно ответить на него не могу. Слышал, будто Богдан то ли продал, то ли в счет какого-то долга отдал свое строение со всеми потрохами Семену Максимовичу. Случилось это нынешней весной. Тогда же Володька и новую вывеску привез из Кузнецка.
– Что он за человек был?
– Володька?.. Трезвый – парень как парень. В пьяном же виде становился дурнее паровоза. Любил изображать авторитетного урку. Уголовные песни ему очень нравились, типа: «Я помню тот ванинский порт», «Кондуктор, нажми на тормоза», «Центральная – тюрьма печальная» и так далее. У меня, к месту сказать, есть однорядная гармоника. С молодости по праздникам играю. Вот, Володька, бывало, в крепком подпитии забредет ко мне на огонек и со слезами канючит: «Дед Егор, для успокоения души рвани на тальянке мою любимую». Это означало: сыграй, мол, танго «Брызги шампанского». Чтобы поскорее отвязаться от пьяного, приходилось брать в руки однорядку. Только начиналась мелодия, Володька закрывал глаза и во весь голое затягивал на этот мотив блатные слова: «Новый год – порядки новые. Колючей проволокой лагерь обнесен». В конце обязательно поскрипит зубами, трахнет кулаком по своей коленке и вроде как на полном серьезе закончит: «Дед Егор, если тебя кто обидит, скажи мне. Я их тут всех урою!»…
– Такие песни обычно разучивают в местах не столь отдаленных.
– Те места давно по Володьке скучали, но, как председательскому сыну, многое ему сходило с рук. Без разбору нарывался на скандалы. А сегодня, видать, нашла коса на камень.
– С кем из односельчан у него были сложные отношения?
– Наши с ним не связывались. Знали, что при последующем разбирательстве Володька без всяких-яких окажется прав, а они виноваты. Это, так и знай, сегодня он на кого-то из чужих охотников нарвался.