Бу Великий и Ужасный

Меня, оберштурмбанфюрера СС Отто Краузе, убили 1 мая 1945 года.

Печальное для меня событие имело место 1 мая, когда вместе с весной в Берлин пришли коммунисты. Люблю в это время года гулять по Большому Тиргартену. Нежно зеленые барочные клумбы, знаменитые лимонные деревца, «золотая эльза». Все это пошло коту под хвост, когда 1 мая 45-го года иваны зажали на Розенштрассе 12-й взвод гауптманна Эльзера. Да

Я бы успел удрать в Потсдам, если бы не потратил часть времени на переодевание и уничтожение аусвайса, в результате чего на свет вместо штурмбанфюрера с 20-ти летним стажем в РСХА появился бы простой гренадер, а то и матрос.

Теперь я сидел на полу в жидовской богадельне, ощущая, как содрогаются стены от ползущих по Розенштрассе «Сталиных» [1] .

Эльзер повернул ко мне чумазое лицо, лишь во рту белели крупные лошадиные зубы.

– Шайзе-вопрос, Отто! – ухмыльнулся он. – Сейчас подгонят пушки на прямую наводку, и встретимся на небесах! Тебя не напрягает, что отсюда же туда отправились и жиды?

В этот момент мне нестерпимо захотелось пристрелить этого педика (педиков я всегда расстреливал с особым удовольствием, фюрер бы меня понял).

За меня это сделали советы.

По моим расчетам подкравшийся Иван сидел сбоку под самым окном. Когда Эльзер недопустимо высунулся – Ваньюшка снес ему полчерепа. Да так неудачно, мозги заляпали меня с ног до головы.

Я прикинулся мертвым. Во всяком случае, когда варвары ворвались в богадельню и стали добивать дойче зольдат, меня не прирезали в первую же минуту вместе с остальными.

Нельзя ничему радоваться заранее. Я бы не выдал себя, долежал до ночи и сбежал в Потсдам, если бы кто-то со всей дури не засадил мне штыком в ногу. Громким ором я выдал себя. С меня тотчас стащили труп Эльзера, который едва не сослужил мне добрую службу, и я увидел над собой совсем уж дикого Ивана, желтолицего и узкоглазого как япошка.

Я как водится, закричал, что Гитлеру, собственно, капут. Я знал, что фюрера уже нет, и он не мог на меня обидеться (или расстрелять). Сам видел, как его грохнули, мы еще с коллегами из отдела помечтали, что неплохо бы Еве вдуть, но ее тоже грохнули.

Варвар, не реагируя на призывы к миру и милосердию, замахивался винтовкой со штыком, с которого уже капала моя собственная кровь.

Не отрывая взгляда от его кошачьих глаз, я потянул за ремень шмайсер.

Так собственно мы и умерли оба одновременно. Он с десятком пуль в пузе, я со штыком в груди!

В первый раз я очнулся в госпитале. Скорее всего, в Потсдаме, так как берлинский разбомбили еще в апреле.

Я лежал в стеклянном гробу (вообще-то дурная примета) с пучком проводов, подсоединенным к различным частям моего тела, включая самую дорогую. Я имею в виду голову, а вы что подумали.

– У тебя золотая голова, Отто! – неоднократно признавал обер-фюрер Мольтке. – Жалко, что досталась такому ослу!

Впрочем, отношения к делу это не имеет.

За стеклянными стенами гроба болтались две искаженные головы, вытянутые как дыни. Такую же уродскую башку мне приходилось видывать у одного шведа (потом его тоже расстреляли).

Увидев, что больной пришел в себя, крышку подняли, и головы обрели нормальные размеры. Сестра милосердия была старой, и скорее всего, впала в маразм, потому что влезла вперед офицера.

– Очнулся! Вы как себя чувствуете?

– Пошла в задницу, карга старая! – сказал я.

– Посттравматический синдром, – понимающе кивнул доктор.

– Вас еще не расстреляли? Говорят, советы расстреливают всех арийцев! – сообщил я.

Мой собственный голос мне не понравился. Точнее будет сказано, я его не узнал.

– Заговаривается, – опять встряла старуха, и я спросил, где мой табельный «Вальтер».

– Вальтер? Это ваш родственник? – не понял док, и я посмотрел на него, как на идиота.

Я сказал, что возможно. Они тут в Потсдаме все поглупели от бомбежек.

– Вы помните, как вас зовут? – задал новый вопрос док.

– Что за дурацкий вопрос? Конечно, помню! – выпалил я. – Где моя форма и оружие?

– Назовите ваше имя!

Я не назвал не от того, что не помнил. В этот момент взгляд мой упал на портрет на стене.

– Это кто? – не понял я.

Они оба обернулись, потом вернулись ко мне.

– Это Путин!

– А где фюрер?

Они снова многозначительно переглянулись.

– Вы помните, что с вами произошло?

Уже чуя подвох, я не стал говорить, что меня подстрелил желтоглазый Ванюшка.

– Вас зовут Семен Алексеевич Гадалин, вы сильно пострадали при задержании. Только этим я объясняю возникшую амнезию.

Меня словно со всего маху ударил в поддых унтерфюрер Клоп, здоровый, собака, на сосисках отъел харю.

Безуспешно пытаясь вздохнуть, я полетел во вращающуюся тьму.

Второй раз я очнулся в тюрьме.

Когда подтвердилось, что Бу убит, мне заменили следователя.

До этого моим делом занимался Моршанский, занятный тип. Мне он живо напомнил обер-штандартенфюрера Мольтке, ту еще баварскую свинью.

В бытность его комендантом концлагеря, стало известно о случае воровства одного из старших по бараку. Жидовский бы обрезанный хрен с ним, если бы он тырил у зэков, но у него хватило ума умыкнуть кило золотых коронок с центрального склада. Вместо того чтобы расстрелять подлеца, Мольтке, этот осел, позорящий наше доблестное гестапо, вызвал к себе весь дежурный взвод, человек 30, и начал на всех скопом орать, какой он страшный, и что он со всеми сделает. Ничего, естественно он с ними не делал. 29 сотрудников, которые были совершенно не при делах, страшно обижались. Единственный виновный тоже делал вид, что обижен. У Мольтке делалось давление. На этом все закачивались.