Будь честным всегда
Шрифт:
— Этой старой развалине?
— И вовсе он не развалина, — обиделся Миши.
— Ну хорошо, я всегда стариков так называю, раз старый — значит, развалина. — И Гимеши громко рассмеялся; он все еще не мог привыкнуть к мысли, что кто-то тратит деньги на лотерею. — Это он дал деньги?
— Да.
— Шесть крейцеров?
— Нет.
— Двенадцать?
— Нет.
— Больше?
— Форинт!
— Целый форинт! — Гимеши был поражен. — Это уже и для выигрыша неплохо! — И снова засмеялся. У меня в жизни еще не было форинта, который я
— У меня есть двадцать шесть крейцеров.
— Двадцать шесть?
— Вернее, двадцать один; я заплатил за извещение и за письмо.
— Будь у меня двадцать монет, я бы купил шесть пирожных с кремом — одно тебе, одно Орци, одно Танненбауму, одно бабушке, а два съел бы сам.
Они долго смеялись.
— Орци получил приз — Венгерский исторический альбом.
— Приз?
— Да, за то, что он написал про каникулы — «Летние радости». И его сочинение напечатали у дяди Форго в «Маленьком журнале».
— Напечатали?
— Да.
— То, что написал Орци?
— Да.
Гимеши беззвучно рассмеялся.
— Брат исправил.
— Это тот, длинный?
— Да… Он написал сочинение… Орци написал, а брат вписал кое-что да ошибки исправил…
Гимеши подозрительно посмотрел на Миши.
— Да, умеешь ты… — сказал он.
— Что? — Миши покраснел. Он чувствовал, что плохо сделал: не надо было этого рассказывать.
— Здорово же ты умеешь сплетничать.
Нилаш молчал.
— Хотел бы я знать, — произнес Гимеши, мотнув головой, — что ты про нас скажешь, когда уйдешь отсюда.
Миши покраснел как рак, у него даже закружилась голова.
Он сел на стул и с отчаянием посмотрел на Гимеши.
Тот заметил на лице внезапно замолчавшего Миши выражение ужаса.
— Мне-то все равно, говори, что хочешь, — сказал Гимеши и пожал плечами.
Нилаш был готов закричать: «Нет! Ведь я тебя люблю и не могу сказать про тебя плохо — пусть меня хоть на части разрежут!»
— Вот как ты обо мне думаешь? — только и сказал он.
Наступила мучительная тишина.
Миши неподвижно сидел у стола, Гимеши смущенно рисовал.
— Так откуда ты это знаешь? — буркнул он себе под нос.
Нилаш посмотрел в окно, из которого хорошо просматривалась вся улица.
Миши хотелось крикнуть, что он это придумал, просто так сказал, но не смог соврать.
— Сам выдумал?
Миши отрицательно покачал головой.
— Да говори же ты, не зли меня! Не выводи из терпения, а то опять заработаешь головой в живот.
Нилаш уронил голову на стол и разрыдался.
— Я и так уже за все наказан.
Гимеши ерзал на стуле, нервно крутил кисточку, сунул ее в рот и перемазал губы кармином.
— Какой же ты глупый! — сказал Гимеши, и глаза его заблестели.
— Разве я когда-нибудь говорил о тебе плохо? А ты мог бы сказать обо мне?
— Но об Орци-то сказал.
— Я должен был к ним пойти, потому что господин Дереш велел, он и родителям Орци сказал, что я приду, и они хотели меня видеть, чтобы только посмеяться надо мной, и сунули мне в карман кекс, как какому-то малышу. И… я ушел от них и никогда больше туда не пойду.
Гимеши смотрел на него так же удивленно, как недавно смотрел на бабушку, затем снова принялся рисовать.
— Ну и реви себе, реви, я не против, — сказал он.
С этими словами он положил кисточку, и, весь перемазанный краской, налил из кувшина стакан воды, и протянул Нилашу.
— На вот, пей.
Нилаш был поражен: такой доброты он не ожидал.
— Глаза-то промой. Войдет бабушка и опять накинется.
Миши смочил пальцы в воде и протер глаза.
Тут он взглянул на друга и засмеялся: лицо его от губ до самого подбородка было вымазано краской.
— Сам лучше умойся, — сказал он.
— Зачем?
— Посмотри на себя.
Гимеши подошел к зеркалу и посмотрел.
— Ой, какой я хорошенький!
Он вернулся к столу и подрисовал себе зеленые усы.
— А теперь как? Лучше?
Гимеши начал паясничать, и они долго смеялись.
Скоро Миши опомнился: уже темнеет, и ему пора идти к старому господину.
На следующий день, когда на уроке венгерского языка раздали тетради с сочинениями и Орци получил четверку, Нилаш и Гимеши со смехом переглянулись.
Орци был обижен и отбросил тетрадь, словно к нему это не имело никакого отношения.
В последнее время уже частенько поговаривали об успеваемости. Миши, собственно говоря, не очень этим интересовался, но во втором «А» результаты обычно объявляли раньше, и он узнал, что Бесермени получил «предупреждение» сразу по двум предметам.
Миши не жалел его, даже немного злорадствовал — так ему и надо! Было странно, но Миши совершенно не вспоминал о многочисленных мелких неприятностях, которые причинил ему Бесермени, но, как только он видел его, сразу вспоминал о ноже за мусорным ящиком и уже не мог ни разговаривать с ним, ни дружить, ни простить его. Хотя с тех пор, как Миши стал зарабатывать, а Бесермени так и не получил ни посылки, ни денег, он все настойчивее ходил за Миши и с удовольствием бы принял угощение в лавке со сладостями, даже несмотря на то, что Нилаш был из класса «Б», а ведь тот, кто учился в «А», и тридцать лет спустя говорил: «И как только можно было учиться в „Б“?»
В тот же день после обеда объявили «предупреждения» и в классе Миши. Дебреценцам их выдали на руки в письменном виде и велели отнести на подпись родителям, остальным только прочитали вслух и отправили по почте.
У Миши некоторое время было тревожно на душе. Раньше он не думал, что тоже подвергается опасности и надо быть внимательнее, чтобы не получить «предупреждение». Но когда он услышал имена неуспевающих учеников, которые в прошлом году были на хорошем счету, ему почему-то стало не по себе, и он вспомнил, что у него есть пробелы, — в основе supinum, например, он до сих пор не разобрался.