Будь моим сыном
Шрифт:
— Ну, а еще что там? — спросил Ванята, когда Пыхов Ким закончил чтение.
— Там такое делается — ужас!
— Ну?
— Я ж тебе говорю: там теперь полный матриархат. Марфеньку бригадиром выбрали. Знаешь, что такое матриархат?
— Немножко...
— Это когда женщины власть забирают. В словаре сам читал. В древности так было.
— Теперь, что ли, древность?
— Нет, теперь новый матриархат... Когда бригадира выбирали, я говорил: «Зачем нам бригадир? Можно и без бригадира обойтись». А Иван Григорьевич говорит: «Надо, чтобы у вас своя полная власть была». Вот и послушай его... А тогда я сказал: «Давайте Ваняту выберем», и он сказал: «Пузырев больной, Заглазно нельзя». — Пыхов Ким огорченно вздохнул и признался: — Совсем со мной не считаются!
Ванята похлопал невезучего Кима по колену.
— Ладно, не переживай... Задрала Марфенька нос?
— Не говори! Как милиционер! Только уйдешь куда, уже кричит: «Где Пыхов Ким?» Матриархат, в общем...
Ким поглядел на часы, которые беспечно тикали на стене, и руками взмахнул.
— Ух ты ж! Два часа прошло. Она ж мне!..
— Где тебя носило?
Пыхов Ким вздохнул, погладил рукой мокрую голову.
— На речке, Только два раза мырнул.
— Сбежал с фермы?
— Нет. Я ж ей сказал — к больному. Я побежал. Ладно? Ты лежи тут...
Пыхов Ким снова погладил свою рыжую мокрую голову, но с места не тронулся. Ему не особенно хотелось на ферму, и он с удовольствием полежал бы в кровати вместо Ваняты или еще раз «мырнул» с кручи в синюю прохладную речку.
— Ну иди, — сказал Ванята. — Соломку в шкафчик спрячь. А то мать увидит. Завтра заберешь.
Пыхов Ким открыл дверцы шкафчика, стал заталкивать в угол макароны. Что-то свалилось с полочки и подозрительно зазвенело.
— Разбил чего?
Пыхов Ким запыхтел, начал вслепую шарить в шкафчике.
— Блюдце, кажись. Ты не бойся, я спрячу.
Он вынул белые с голубой каемкой осколки, затолкал поровну в каждый карман и задом пошел к двери.
— Ты не бойся. Я их в яму фугану...
После Кима посетителей не было. Наверно, ребята кончили работу и теперь купались в речке. Ванята открыл книжку, почитал немного и незаметно для себя уснул. Когда он проснулся, в избе было темно. За окошком мерцали далекие неяркие звезды. Изредка на улице слышались чьи-то шаги. Постоят возле темной избы и идут дальше.
«Ко мне?» — загадывал Ванята. Нет — мимо и мимо. Это возвращались с работы колхозники. Но вот — снова шаги. Ближе и ближе. Звякнула на калитке щеколда, заскрипели под ногой ступеньки.
— Эй, кто тут живой? Отвечай!
Ванята узнал голос Платона Сергеевича, обрадовался.
— Я тут живой. Заходите!
— Не вижу ничего. Есть в этой избе выключатель?
— Возле двери. Вот там...
Парторг пошарил в темноте рукой, включил свет.
— Живой, значит?
— Ага, садитесь...
— Матери нет?
— Скоро придет. Вы подождите.
Платон Сергеевич сел возле Ваняты, положил на согнутое колено худую костлявую руку.
— На службу когда выпишут? — спросил он.
— Не пускает докторша.
— Ну ничего. Врачей слушать надо. Они...
— Все слушают, что ли?
Платон Сергеевич понял намек.
— Я не в счет. Такой характер...
— У меня тоже...
— Да ну?
Парторг взял Ванятину руку, стал слушать пульс.
— Точно! А я, брат, и не знал. Тикает...
Платон Сергеевич вынул пачку папирос, посмотрел на Ваняту и снова спрятал в карман.
— Надоело болеть?
— Все места отлежал.
— Ладно. Мать подождем. Как она решит, так и будет... Помочь ей пришел. С рационами для коров разобраться надо. Ты как — соображаешь в этом деле?
— Нет, я в рационах не понимаю, — полушутя, полусерьезно ответил Ванята. — Я только на счетах чуть-чуть...
— Странно... впрочем, я тоже не особенно. В институте сельскохозяйственном когда-то учился... Давно обещали нам зоотехника прислать, а вот все нет. Беда, и только. Скоро, говоришь, мать придет?
— Теперь скоро. Вы ж ей напомните, Платон Сергеевич?
— Конечно! Тебя на ферме все ждут. Марфенька тоже. Ты помоги ей. Трудная у вас там публика есть.
— Знаю... Кирпичом бы этого Сашку...
Платон Сергеевич с любопытством посмотрел на Ваняту. На щеки его пала густая, хмурая тень.
— Зря! — сказал он. — Так вы его совсем затюкаете.
— А чего ж с ним делать? — недоумевая, спросил Ванята.
— Думать надо. Тут торопиться нельзя. Это все равно, как машину вести. Где прибавил газу, а где сбросил. Поведешь на третьей скорости — через ямы и ухабы — костей не соберешь.
Платон Сергеевич задумался. На впалых щеках его и подбородке еще отчетливее засеребрилась щетинка.
— Трудно, наверно, парторгом работать? — спросил Ванята.
Платон Сергеевич поднял бровь. На лбу — от переносицы до кромки волос — собрались морщины. Видимо, думал: стоит выдавать секреты какому-то Пузыреву или не стоит? Но все же ответил:
— Легкой работы не бывает. Если, конечно, душу вкладывать... Главное, Ванята, жизнь с пользой израсходовать. Как патроны в винтовке — до последнего. Жить для самого себя неинтересно и подло. Вот поможешь человеку, выведешь его на верную дорогу, ну и рад. Вроде бы ты не одну свою жизнь прожил, а сразу две или три. Понимаешь, что ли?
— Понимаю, — тихо ответил Ванята. — Я говорю, трудно вам, наверно?
— Да уж где там легко! С людьми знаешь как: одному это подавай, другому то растолкуй, а третий вообще не знает, что ему надо!.. Вот тебя взять — чего ты с Сотником не поделил?
— Не знаю, — вяло и неохотно ответил Ванята. — Он вообще такой...
Платон Сергеевич покачал головой, вздохнул.
— Это ты зря. Хороший он парень, настырный...
— Вы ж сами говорили — не особенно нравится, — напомнил Ванята.