Будь моим сыном

Печерский Николай Павлович

— Ты что — язык проглотил? — спросил Сашка. — Дру­жить, говорю, будем?

Ванята пожал плечами.

— Как хочешь...

Сашка облизал кончиком языка губы, будто окончатель­но решал: стоит предлагать Ваняте дружбу или можно по­ка что погодить.

— Ладно, — сказал он. — Пошли в избу. Там поговорим...

Сашка поддернул штаны и, не оборачиваясь, пошел в избу. У порога он задержался и строго предупредил:

— Ты смотри — только со мной дружи. С другими не водись! Понял?

— Почему это?

— Так... Тут такой народ! Ваньку Сотника знаешь?

— Какого еще Сотника? — спросил Ванята.

— Ну того... на станцию за вами ездил. — Сашка огор­ченно покрутил головой, вспомнил что-то и добавил: — С ним в первую очередь не дружи. Кашалот!

Сашка привел Ваняту в большую чистую горницу. На стенке возле блестящей кровати отливал синими и красны­ми цветами большой ковер и прямо на нем висел портрет очень угрюмого бородатого деда. Сашка усадил гостя на диван, а сам между тем содрал со своей щеки марлевую повязку, скомкал ее и без сожаления бросил на подоконник.

— А как же зуб?

Вместо ответа Сашка сложил пальцы в горстку, надул щеки и прощелкал ногтями по тугой и звонкой, будто на барабане, коже.

— Телят фермских пасть посылали, — сказал он. — Я им что — пастух? Правда?

Ванята чувствовал себя как-то неуютно в этом большом незнакомом доме. Со стенки, не сводя с него злых, колючих глаз, смотрел бородатый дед. Казалось, сейчас он раздвинет рот, поднатужится и крикнет на всю избу:

«А ну, мети отселя, прохиндей!»

— Кто это? — стараясь не смотреть на бородача, впол­голоса спросил Ванята.

— Это дед Егор, — важно и даже с каким-то удовольст­вием сказал Сашка. — Не слышал про него?

Ванята смутился. Ему не хотелось показать перед но­вым знакомым свою серость и темноту, Может, это и в са­мом деле был какой-нибудь известный и ценный дед!

— Это мой прадед, — строго и назидательно объяснил Сашка. — Личный портрет его в музее висит. Это копия с оригинала. Ясно тебе?

— Ну, ясно...

— Это был самый бедный дед в селе, — добавил Сашка. — У него только одна соха была, телега, жеребенок и двое лаптей.

Правнук деда Егора прищурил глаза и выразительно, будто докладчик, который шпарит доклад по бумажке, про­декламировал:

— Это, товарищи, портрет Егора Васильевича Дороха, безлошадного крестьянина, движимое и недвижимое иму­щество которого оценивалось в тридцать два рубля шестна­дцать копеек. Он является типичным представителем мрач­ной эпохи, для которой было характерно...

«Докладчик» запнулся, беспомощно похлопал глазами и добавил теперь уже от себя:

— Классный был дед! Скоро фотограф приедет. Портрет с меня сымать будет!

— А ты тут при чем?

— Как — при чем? — удивился Сашка. — Дед вон как жил, а я вон как: и телевизор, и ковер... Отец сказал, когда вырасту, мотоцикл купит. С люлькой.

Сашка Трунов ждал одобрения. На лице его застыло выражение скорбной меланхолии и величия, которое встре­чается чаще всего на портретах очень серьезных и доволь­ных собою людей.

— Ты чего молчишь? — удивленно спросил он.

Ванята не ответил. У него не было абсолютно никакого желания расспрашивать Сашку о его коврах, мотоцикле с люлькой и типичном представителе мрачной эпохи, кото­рый свысока оглядывал комнату своих потомков и ждал, чем тут все закончится.

— Катись ты со своим дедом! — сказал Ванята. — Дед на помещика спину гнул, а ты... Даже слушать противно!

— Ах, тебе противно! — взвизгнул Сашка. — Подумаешь, личность какая!

— Заткнись! — сказал Ванята. — Чего разошелся?

— А сам чего? Дед ему, видите, не понравился! Может, нам тоже кое-кто не нравится, а мы...

Ванята недружелюбно разглядывал Сашку. Он уже не сомневался — это был сын заведующего фермой Тру­нова.

— Кто же это вам не нравится? — спросил Ванята. — Давай выкладывай!

— Это уже наше дело, — растягивая слова, сказал Саш­ка. — Зна-а-ем кто...

— Ну и знай на здоровье! Очень нужно...

— Зна-а-ем! — настойчиво повторил Сашка. — В Козюркино чего приехали? Молчишь? Видали мы таких! У нас таких шатунов вот сколько было!

— Дурак ты! Приехали — значит, надо. Тебя не спро­сили...

Всем своим видом Ванята давал понять, что ему безраз­лична Сашкина болтовня, и в то же время искоса наблюдал за ним. Круглые, бутылочного цвета глаза Сашки, горбатый нос и даже широкие мясистые мочки ушей таили какую-то непонятную угрозу.

— Мелешь языком, а сам не знаешь что, — сказал Ваня­та. — Про нас говорить нечего. Нос сперва утри!

— А я все равно скажу. Вот тебе, вот тебе!

Сашка Трунов сдвинул губы вправо. За ними потянулись нос и ехидно прищуренный, окруженный морщинками глаз. Сашка повертел своей физиономией, показал напоследок широкий, с бороздкой посредине язык,

— Вот тебе за это! Вот тебе!

Ванята усмехнулся.

— Давай, давай! Крой!

— Все знаем! — отрывисто и зло прокричал Сашка. — Вас из колхоза турнули. Погрели ручки на чужом добре, а теперь сюда заявились. Шиш вам с маслом!

— Ты это брось! — сказал Ванята. — За такие штучки, знаешь...

Голос его дрогнул и осекся. Сашка почувствовал это.

— Сдрейфил? — с вызовом спросил он. — За шиворот возьмут, еще не то запоете! Отец уже все про вас написал...

— Кому это он написал?

— Кому надо, тому и написал. Может, прокурору, а мо­жет, и повыше. Все-о написал... Выкусил?!

Ванята рывком поднялся с дивана, шагнул к Сашке.

— Я тебе сейчас покажу, писака! Я...

Сашка втянул голову в плечи. Глаза его забегали из сто­роны в сторону. Видимо, он уже пожалел, что проболтался.