Будь ты проклят, сводный!
Шрифт:
– Та самая?
– проницательно уточняет Мирон.
– Как там ее…
Я вздыхаю, посмотрев в зеркальный потолок.
– Та самая. Таша Ибрагимова.
Можно ли намозолить мозг мыслями об одном и том же человеке?
– И-и-и?
– подгоняет меня друг.
– Не затыкайся на самом интересном! Мне нужно из тебя клешнями все вытаскивать? Как у вас прошло?
Я чешу под носом и даю попятную.
– Мы сюда трещать пришли, или заниматься?
Мирон скучающе цокает.
– Напомни-ка, когда одно препятствовало другому? Давай, посплетничай со мной, - Градов подмигивает.
– Меня не проведешь. Я вижу, что ты хочешь открыть мне свое сердечко, лапуля.
Не особо тянет выворачивать наизнанку душу. Даже лучшему другу… Мне повезло, что здесь нет Савы и Ярика. Хотя в остальных случаях я не запаривался и в красочных подробностях описывал сексуальные похождения.
С Ташей все иначе. Лишний раз заикаться о ней не осмеливаюсь. От моих спортивных штанов уже попахивает дымом. Если засунуть руку в трусы и дотронуться до набухших яиц и эрегированного члена, то можно получить ожог второй степени.
Нужно подумать о чем-то несексуальном.
О квокках.
Думай о миниатюрных кенгуру, Антон.
Вроде отпускает. Едва-едва.
Мирон выслушивает мое сетование - имитацию скулежа годичной давности, когда мы с Ташкой разлаялись в пух и прах - на похорошевшую сводную сестрицу, не перебивая, и в конце понимающе кивает. Если бы он продолжил подтрунивать меня, я бы точно запустил в него гантелью.
Скрестив ноги по-турецки, пожимает плечами.
– Просто отжарь малышку, как следует.
– Легко сказать.
Если папа узнает, он меня на британский флаг порвет. Затем соберет по кусочкам, и снова порвет.
– Эта девчонка единственная на моей памяти, кто послал тебя далеко и надолго. На этой почве у тебя возникла психологическая травма, - деловито рассуждает Мирон. Я оглядываюсь в поисках чего-то, чем можно заткнуть его.
– Раздвинув ноги Наташеньки, ты закроешь свой гештальт и перестанешь так остро реагировать на ее присутствие. Тебя реально колбасит, дружище, так что срочно займись своей проблемой. Не мне тебя учить, как соблазнять девиц.
Я редко признаю тот факт, что Мирон бывает прав. Сейчас - тот самый случай.
Но я не уверен, что мне будет достаточно одного раза… с Ташей.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
ТАША
Я как можно медленнее разрезаю сочный стейк на тонкие слайсы. Это занятие становится довольно приятным и увлекательным, стоит лишь вообразить, как я с филигранностью кромсаю сводного брата. Тяну кровожадную улыбку, придавая куску истекающей соком мраморной говядины форму растянувшегося поперек красивой тарелки с каймой Антона. Вот он закладывает руки за голову, широко разведя локти в стороны, скрещивает ноги в лодыжках и подмигивает мне, шепча: «Режь меня! Режь!». Я режу. Он этого, безусловно, заслуживает.
В горло крошка не лезет, но чтобы не обижать маму, провозившуюся с приготовлением семейного ужина несколько часов, я кладу на язык по маленькому кусочку и иллюстрирую ей широкую улыбку. Она не подозревает о блефе, ведь данный навык я усовершенствовала до
Маска под названием «я буду в порядке и буду улыбаться, даже если произойдет конец света» сидит теперь на мне, как влитая.
С усилием проглатываю пропитанный соком ломтик мяса и чувствую, что еда вот-вот полезет обратно. Пробую избавиться от приступа тошноты, залпом осушая стакан воды, но пока в поле моего зрения будет мельтешить Курков-младший, я не смогу в полной мере насладиться этим вечером.
Насколько я помню, он не был фанатом совместных ужинов, чем играл на пользу мне, ведь я их как раз таки люблю.
Люблю смотреть на маму и внимательно слушать ее красочное описание того, как она героически справилась с завалом на работе, а Аркадий Валерьевич, потягивая из бокала красное полусладкое вино, периодически берет ее за руку, чтобы поцеловать каждую костяшку. Нет ничего, что грело бы мое сердце так, как мамино счастье. Рядом с Курковым-старшим она расцвела. Конечно, он не заменит мне отца, но, по крайней мере, я уверена в искренности его чувств к маме.
– Что с твоим лицом, сестренка? Как будто ядовитую жабу проглотила.
Я стискиваю в руках вилку с ножом, получив в лоб язвительное обращение Антона.
Развалившись на стуле, мерзавец тыльной стороной ладони вытирает рот, размазывая жирный блеск по лицу. Ну и мерзость. Варвар.
– Не могу смотреть на то, как ты пренебрегаешь существованием салфеток, - сдержанно говорю я.
– У меня на них аллергия.
– Да? Мне показалось, у тебя аллергия на манеры.
– Все верно. Тебе показалось.
Мы обмениваемся притворными улыбками, вуалируя чистосердечную взаимную неприязнь миролюбивой перепалкой.
Я так сильно сжимаю зубы, что рискую превратить их в крошку. Затем этот первобытный тянется к противню и наваливает в свою тарелку третью порцию гарнира - запеченного батата с овощами. Помимо прочего менее чем за полчаса он смел три стейка! У него черная дыра вместо желудка. Его словно год продержали вдали от еды.
Однако свой неутолимый аппетит сводный брат объясняет восхитительными кулинарными способностями моей мамы. Подмазывается к ней в присутствии Аркадия Валерьевича - единственного, по моему мнению, человека, которого Антон уважает - и поднимает бокал с водой в ее честь. Хитрющий лис. А я не забыла, как подлец презирал ее, считая, что мы иждивенки, зло воплоти и так далее и тому подобное.
Я, к своему несчастью, помню все плохое. Хотелось бы забыть, стереть воспоминания и никогда не возвращаться к образам, заставляющим внутренности сжиматься, как при приступе сильной тошноты.
– Какие планы на лето?
– любопытствует отчим, переплетая свои пальцы с мамиными.
Какие же они милые.
Я пожимаю плечами.
– Отсыпаться, читать. Встречусь со школьными друзьями.
– Не помню, чтобы ты с кем-то дружила, - невзначай роняет Антон и запихивает в рот большой кусок сладкого картофеля.
– Разве что с учебниками и документальными фильмами.