Будет День
Шрифт:
"Был", — твердо решил он, но взгляд красавицы уже изменился, и следующей "жертвой" процесса стала шелковая сорочка.
— Потрешь мне спинку?
— Не стоит, — покачал головой Баст. — Это же сельская гостиница, Кисси. Ты видела, какого размера здесь ванные комнаты?
— Да? — с сомнением в голосе произнесла Кайзерина и "в задумчивости" расстегнула бюстгальтер. — Тогда, наверное, не надо…
Зато у Фогельвейзенов — в "новом доме", поставленном в середине девятнадцатого века близ живописных "руин" принадлежавшего их предкам "разбойничьего логова" — была устроена настоящая "русская
А после бани, хозяева пригласили на "кофе с ликерами", и разговор — не Баст его инициировал, но таким поворотом беседы был вполне доволен — зашел о последних событиях в Чехословацкой республике.
— Если бы вы видели то, что видел я, — Вольфганг Шенк, зять хозяина дома, оказался весьма эмоциональным и легко возбудимым субъектом, но он знал, о чем говорит, и за это ему многое можно было простить. — Если бы вы только видели, Себастиан! В Кульмбахе и окрестностях мы развернули пять временных лагерей для беженцев. Люди уходят из долины Егера в чем были, без денег и вещей…
— Это их выбор, Вольфганг, — а вот Матиас, шурин герра Шенка, более сдержан. — Их никто не заставлял бежать с родины. Они ведь там всегда жили…
— Но не всегда были меньшинством, — возразила Кайзерина, с благодарной улыбкой принимая поднесенный Бастом огонёк. — Как подданные австрийской империи они принадлежали к правящей нации. Но в восемнадцатом году…
— О, да! Восемнадцатый год, — Клаудиа фон Фогельвейзен перевела взгляд на окно гостиной, словно ожидала увидеть там трагические картины прошлого. — Вы, молодежь, даже представить себе не можете, что мы пережили, когда рухнули устои, и под руинами двух империй исчезла наша прошлая жизнь. Вы были слишком малы…
"Н-да, вишневый сад…"
— А с той стороны что-то есть? — спросил Баст вслух и пыхнул сигарой.
— Рейхенберг еще держится, — ответил Вольфганг. — А из Егера и соседних городков отряды фрайкора ушли в горы, но если чехи не прекратят творить насилия, наверняка последует новый взрыв.
— Не думаю, — покачал головой Матиас. — Люди напуганы… Если они уходят в Германию, значит не верят, что что-то еще можно сделать.
— Почему же мы не вмешиваемся? — спросила Петра — жена Матиаса.
— Потому что чехи сильнее, — пожал плечами Баст. — Сейчас они сильнее, — объяснил он удивленной его словами Вильде. — У них не было ограничений…
— Вчера в Рейхстаге выступал рейхсканцлер… — Баст сразу же обратил внимание, что Матиас не называет Гитлера по имени, и фюрером не называет тоже. — И хотя он был весьма
— Да уж, Матиас, лягушатники очень болезненно отреагировали на нашу попытку денонсации Локарнских соглашений, — напомнил Баст. — Возможно, Судеты, как и щелчок по носу "цыганскому капралу" в Рейнланде — это наша плата за возвращение Саара.
— Возможно… но согласитесь, Себастиан, как все это не вовремя.
— Да, — кивнула Кайзерина, только что пригубившая ликер из хрустальной рюмки. — Им бы стоило подождать пару лет, и все могло бы случиться по-другому.
— Но история не знает сослагательного наклонения, — улыбнулась Кайзерине Вильда. — Ведь так?
— Как знать, — загадочно улыбнулась в ответ Кейт. — Как знать… Но вот мне по-настоящему любопытно: что такое вдруг случилось, что наши братья в Судетах так воспламенились?!
— Как, Кайзерина! — Баст даже головой покачал от удивления. — Разве ты не знаешь? Все это из-за покойного Генлейна.
— Но чехи утверждают, что его убили вы, немцы, — надменно подняла бровь Кейт.
— И кто же им поверит, кроме вас… болгар? — откровенно усмехнулся Баст, а Вильда совершенно неожиданно для остальных присутствующих прыснула в ладошку. Она знала несколько больше остальных об отношениях, связывающих ее мужа с Кайзериной Кински. Однако даже она не знала правды. Всей правды.
Интермеццо
Москва, Кремль. Июнь 1936 года
Музыка нравилась всем. Это отражалось на лицах людей, сидевших в кремлёвском кинозале, и не очень внимательно следивших за экранным действом. В какой-то момент показалось даже, что люди эти просто наслаждаются хорошей музыкой, не особо интересуясь сюжетом и уж совсем не обращая внимания на титры сделанного на скорую руку перевода…
Впрочем, "зрители" по долгу службы смотрели фильм не в первый раз, и больше косились в центр зала, наблюдая за реакциями сидевшего в среднем кресле Сталина.
Многое бы они отдали, чтоб узнать, что на самом деле творится в голове человека, взявшего на себя ответственность за одну шестую часть суши.
А в янтарных глазах вождя — кружится планета. Летит сквозь пустоту космоса то ли под песенку Максима — "Крутится, вертится шарф голубой"… — то ли под "Парижское танго": Танго, в Париже танго… Или все иначе — вращают ее марширующие батальоны солдат грядущей войны? Он не знает ответа, и дорого бы заплатил за правильные вопросы. Впрочем, кому их задавать? Богу? Или, быть может, призраку коммунизма? Но кружится планета, летит из прошлого в будущее и пока еще не горит…
"Танго, в Париже танго… Шэни дэда!"
Вслух прозвучало лишь негромкое:
— Это… она?
Ответ очевиден — именно поэтому и смотрит товарищ Сталин этот фильм сейчас. Тогда, зачем спросил?
Но Штейнбрюк не удивился обращённому именно к нему вопросу. Он его ждал.
— Так точно, товарищ Сталин.
— Виктория… Интересно, чья это виктория?
Кроме Сталина и Штейнбрюка, в зале ещё двое: Урицкий и Берзин. На шутку никто не улыбнулся. Но вождя не интересует чувство юмора военных разведчиков. У них другие достоинства, если, конечно, они у военных есть…