«Будет жить!..». На семи фронтах
Шрифт:
— Смотрите, — весело пригласил Игнат, довольный своей работой.
Мы взглянули и обомлели. У меня, кажется, даже дыхание остановилось. Один только Игнат улыбался. Наконец и он понял, что произошло нечто чрезвычайное, обеспокоенно заглянул в чертеж и сразу помрачнел.
Что же делать? — Он беспомощно обводил нас глазами.
Что я тогда пережил! Неужели пойдут насмарку два месяца упорнейшего труда? Проваленный проект! В лучшем случае — жалкая тройка… Игнат переживал не меньше моего. У стола с украшенным огромной кляксой чертежом собрались все присутствовавшие в аудитории. Заинтересованные нашими унылыми физиономиями, подошли и члены Государственной комиссии. Начальник факультета, сокрушенно покачав головой, посоветовал не представлять к защите испорченный лист. Для меня это значило отказаться от основной части всего проекта. Я потратил на него не одну бессонную ночь в поисках интересных, нестандартных решений, перерыл массу литературы, старался придать фасаду училища «одесское» лицо. Конечно, он не мог сравниться с Потемкинской лестницей, но все же… И теперь — не выставлять?
На помощь пришел мой консультант Л. Б. Великовский:
— Быстро в военторг! Купите пачку лезвий!
Я стремглав бросился во двор академии, где находился маленький магазинчик военторга, скорее, ларек. На мое счастье, он был открыт, и лезвия для безопасных бритв, которые, однако, и тогда, как и теперь, больше использовались для точки карандашей и других хозяйственных нужд, чем по своему прямому назначению, красовались на прилавке на самом видном месте. На радостях, я вместо одной пачки купил две, чем немало удивил добрую Клавдию Сергеевну, долгие годы неизменную хозяйку этой торговой точки, досконально изучившую наши нехитрые нужды. Бегу наверх, кидаю лезвия на стол. Ребята устраиваются поудобнее и под надзором Великовского начинают бережно соскабливать черное пятно. Чем меньше оно становилось, тем выше поднималось мое настроение. Может, еще и не все потеряно? Через полчаса прилежного труда от пятна не осталось и следа. Но вместе с ним исчезли важные детали фасада, и посредине листа зияла ничем не объяснимая пустота. Теперь за доску сел сам Великовский. Простым чертежным карандашом он быстро и умело восстановил стертые детали, и фасад училища возник вновь перед взорами любопытных во всей своей первоначальной красе.
— Ура! — торжественно провозгласил Игнат и хлопнул меня по плечу.
И вот я предстаю перед Госкомиссией. Уверенно рассказываю о достоинствах своего архитектурного решения, дающего богатую игру светотеней на фасаде. Но председатель прерывает репликой:
— Самая впечатляющая игра светотеней час назад была на вашем лице.
Члены комиссии доброжелательно улыбаются.
— Ну, товарищи члены комиссии, что заслужил соискатель за свой дипломный проект? — вопрошает председатель.
— Отлично… Пять… — послышались голоса.
Председатель одобрительно кивает, жмет мне руку.
Не помня себя от радости выскакиваю из аудитории.
— Как? Что? — подлетели ко мне ребята.
— Отлично!
— Молодец! Можешь заказывать лейтенантскую форму!
После защиты дипломов неожиданно для всех нас, в том числе меня, Саломатова, Дьячкова, пригласили к начальнику управления снабжения РККА А. В. Хрулеву. Тепло поздравив нас с окончанием академии, он объявил, что мы направляемся в Эстонию.
Так закончился период учебы.
За порогом академии нас ожидала самостоятельная жизнь. Были ли мы к ней готовы? И к тем суровым испытаниям, выпавшим на нашу долю?
Анализируя события тех лет, я не без гордости за нашу академию заявляю: да, были.
Воспитанники академии составили основу командных кадров инженерных войск и военно-топографической службы в годы Великой Отечественной войны, сорока четырем из них за мужество и отвагу, проявленные в борьбе с врагом, присвоено звание Героя Советского Союза.
Путь в Эстонию лежал через Ленинград, куда мы прибыли в начале марта 1940 года, в последние дни войны с Финляндией. Город был по-военному строг. На Невском полным-полно военных с темными от усталости, обожженными злыми морозами и ветрами лицами, в помятых, с подпалинами и дырами от костров полушубках и шинелях. Это были первые фронтовики, которых мы видели в своей жизни. Мы в новеньком, с иголочки, комсоставском обмундировании казались среди них похожими на представителей другой армии.
Вечерами Ленинград погружался в непривычную для нас темноту. Только фиолетовые вспышки маленьких молний над трамвайными путями оживляли проспекты, Тем не менее, несмотря на близость фронта, город жил нормально: работали предприятия, вузы, школы, магазины, театры, кинотеатры и другие учреждения. Особенно любили бродить по Невскому, который, несмотря ни на что, был заполнен массой людей.
А как засиял, оживился, засверкал огнями и зеркалами витрин Невский двенадцатого марта — в день подписания мира с Финляндией! Да, город умел сражаться и умел праздновать военные победы. И никому из ленинградцев и в голову тогда не могло прийти, что всего через год с небольшим их любимый город вновь и надолго погрузится во мрак и будет переживать страшные дни небывалой блокады. И снова — победит!
Из Ленинграда мы уезжали в приподнятом настроении. Война окончилась, едем за границу! Билеты взяли в вагон прямого сообщения Ленинград — Таллин. Подавляющее число пассажиров — военные, возвращавшиеся из командировок и отпусков в свои части, расквартированные в Эстонии, либо ехавшие туда, как и мы, впервые. Так что чувствовали мы себя, как говорится, среди своих. Впечатление немного подпортили наши таможенники, отобрав у меня около трехсот рублей, которые я не успел истратить в Ленинграде. Как же мне тогда было обидно и как полгода спустя я благодарил этих людей, когда, возвращаясь по делам в Ленинград, я нежданно-негаданно получил свои деньги обратно! Теперь-то уж я знал, куда и как надо их тратить.
Первая зарубежная станция — Нарва. Мы с интересом ожидали — что будет? Строили всякие догадки, но все произошло обыденно и просто. Когда эстонский паровоз, по виду, впрочем, ничем не отличавшийся от нашего, перевез наш вагон прямого сообщения сквозь пограничную арку, появились солдаты в непривычных для нас зеленых шинелях и такого же цвета головных уборах, похожих на кепи с прямоугольными клапанами. Старший, хорошо говоривший по-русски, быстро просматривал наши документы и возвращал обратно. У меня создалось впечатление, что он их вообще не читал. Вещами нашими никто не интересовался. Пожелав нам счастливого пути, эстонские пограничники покинули вагон.
— Ну что, пойдем и мы? — ни к кому особенно не обращаясь, сказал наш сосед по купе, чуть постарше меня, с тремя «кубарями» в черных петлицах, и, видя наше с Саломатовым и Дьячковым замешательство, усмехнулся: — До поезда на Таллин, к которому прицепят наш вагон, еще добрых четыре часа. Надо же немного размяться!
Мы с ребятами переглянулись — не провокация ли? Но, судя по наступившему оживлению — двери купе то и дело хлопали, в коридоре слышались веселые голоса, — размяться решил не только наш попутчик. Значит, и мы, выйдя на перрон, не совершим ничего противозаконного.