«Будет жить!..». На семи фронтах
Шрифт:
— Что же это вы, милостивый государь, не объяснили сразу, кто поставил этот жирный вопросительный знак? Какой же вы после этого командир, если не сумели перекричать меня, старую развалину? Давайте сюда вашу зачетную книжку. И получайте свою пятерку. Предмет вы знаете отлично, но тушуетесь, милостивый государь, тушуетесь, — сказал Дубяга на прощание.
Хорошие деловые отношения сложились между нашей академией и Московским институтом иностранных языков. То обстоятельство, что по своему составу академия была мужским учебным заведением, а институт — женским, не мешало, а, наоборот, укрепляло шефские связи между нами. Мы помогали студенткам осваивать программные премудрости военного дела, а они нам — иностранные языки, среди которых ведущее место занимал немецкий.
Насколько я помню, эта взаимная шефская связь не оформлялась никакими официальными договорами, и тем не менее количество документов о таком шефстве, в виде брачных свидетельств, росло довольно бурно.
На высоком научном уровне находилось в целом преподавание дисциплин социально-экономического и философского цикла. Например, итоговая лекция по курсу марксистской философии, прочитанная профессором Б. А. Богдановым, закончилась под бурные аплодисменты аудитории. Но были, к сожалению, примеры и другого рода. Исторический и диалектический материализм, история партии и другие политические науки преподавались нам в основном осужденным ныне методом начетничества, проявлявшимся в стремлении к неумеренному цитированию классиков марксизма-ленинизма. То ли происходило это из-за боязни не то сказать (а времена тогда были суровые), то ли отсутствовали собственные мысли, но лекции чаще всего сводились к длинной цепочке цитат в определенной смысловой последовательности. На экзаменах нам задавали обычно такие вопросы:
— А вы не припомните, что по этому поводу сказал товарищ Сталин?
Почему-то Маркса, Ленина и Энгельса, в частности его военные труды, вспоминали реже.
Такая методика, по установившемуся мнению, должна была сделать из нас знатоков марксизма. На самом же деле мы тратили уйму времени на зубрежку, не всегда постигая смысл произведений.
Был еще один предмет, о котором не могу не сказать: минно-взрывное дело. Серьезность предмета требовала и серьезного отношения к нему. И только в годы войны выяснилось, что, несмотря на все почтение к данной дисциплине, наши знания оказались далеко не на том уровне, который требовался. Действительно, мы изучали отечественные противотанковые и противопехотные мины да взрывные (подрывные) работы, широко применяющиеся при рытье котлованов, карьеров и т. п. Минно-взрывную технику нашего вероятного противника мы не знали. Этот пробел пришлось восполнять на практике на полях сражений Великой Отечественной войны. И платить за него кровью.
Лишь в теории изучались и вопросы маскировки, хотя, на мой взгляд, мы могли бы заниматься этим и в лагерях. На старших курсах летние лагеря сменились производственной практикой в составе тех или иных военно-строительных организаций, где мы выполняли обязанности прорабов, техников, инженеров.
Занятия в академии подходили к концу, а мы еще не знали профиль своей специальности. Сначала наш курс являлся частью факультета военно-промышленного строительства, затем ему придали архитектурное направление, потом из нас решили все же готовить инженеров-фортификаторов. Из-за этих перепрофилировок мы явно потеряли в военной подготовке, зато приобрели более широкие и довольно основательные познания в строительном деле. Это было совершенно не лишним, в чем мы скоро получили возможность убедиться.
Выпуск нашего курса должен был состояться летом 1940 года, но 1 сентября 1939 года фашистская Германия напала на Польшу. Началась вторая мировая война. В ноябре 1939 года разразилась советско-финляндская. Программа нашей учебы была уплотнена.
Нельзя сказать, чтобы советско-финляндская война 1939–1940 годов поначалу как-то особенно взволновала нас. Когда получили известие, что Финляндия 30 ноября объявила войну СССР, многие восприняли это с улыбкой: куда ей, дескать, против нас. Но положение оказалось серьезней, чем мы, да и не только мы, предполагали. Тяжелые бои развернулись на Карельском перешейке, где войска нашей 7-й армии застряли около главной полосы линии Маннергейма. В конце декабря на Карельском перешейке к 7-й армии добавилась 13-я и из них 7 января 1940 года был образован Северо-Западный фронт, которым командовал командарм 1 ранга С. К. Тимошенко. Войска стали тщательно готовиться к наступлению и в феврале после мощной артподготовки в ожесточенных трехдневных боях прорвали первую полосу линии Маннергейма.
Слушатели академии хотя и не видели этой линии, но знали, какой мощный укрепленный район она собой представляла. Появились и первые рапорты с просьбой об отправке на фронт. Командование всем наотрез отказало: надо окончить академию, а там и без вас управятся. Тем не менее экзамены были передвинуты на начало 1940 года, причем до последнего дня мы толком не знали, какими они будут: то ли одни госэкзамены, то ли защита дипломного проекта, то ли все в совокупности. Сначала объявили, что в феврале состоятся государственные экзамены по фортификации и иностранному языку. Только взялись за подготовку — другая новость: часть слушателей вместо госэкзамена по фортификации будет защищать дипломный проект.
Вскоре приказом по академии определили группу дипломников из одиннадцати человек, куда попал и я. На разработку дипломного проекта отводилось не более двух месяцев. Срок крайне ограниченный. Пока мы сидели за проектом, остальные сдали экзамены и разъехались кто куда. Мы же засели за ватманские листы. Выбор тем оказался альтернативным: или фортификация, или общевойсковое строительство. Подумав, я решил взяться за разработку проекта военно-инженерного училища в городе Одессе, причем не в комплексе, ибо за отведенное время этого все равно не осилить, а фрагментарно: составить генеральный план всех сооружений, спланировать главный учебный корпус и детально разработать его фасад.
Работа над дипломом началась с изучения архитектурного облика этого прекрасного южного города. Одесса, как известно, своеобразна и многолика, в ней удачно сочетаются классика с модерном, дополняющиеся образцами русского зодчества. Училище требовалось так вписать в архитектуру города, чтобы оно не нарушало его стиля и в то же время выполняло свое функциональное назначение. Нельзя было не учитывать при этом и новые архитектурные веяния, начинавшие проявляться в отечественной строительной практике. Передо мной, таким образом, стояла нелегкая задача.
Главный корпус училища мне представлялся трехэтажным зданием с входным порталом из четырех прямоугольных колонн, разделявшим фасад здания на равные части по всей высоте. Капители колонн были решены, в отличие от классических типов, в виде камней трапецеидальной формы, с украшениями, близкими по форме к украшениям коринфского ордера. Фасад здания облицовывался розовым туфом, с крупной разрезкой камней. На мой взгляд, это отвечало духу времени и сочеталось с своеобразным обликом Одессы.
Два месяца кропотливой работы пролетели совершенно незаметно. Наступил день защиты. Учитывая, что по списку я шел последним, решил, не теряя времени, навести на чертежи особый лоск — окантовать ватманские листы рамкой из цветной бумаги, чтобы смотрелись как картины. Собственно, этого можно было и не делать, ан нет, дернули же меня черти покрасоваться!
— Давай помогу, — предложил Игнат Саломатов, мой товарищ по курсу, видя, как я пыхчу над чертежами. И я согласился.
Игнат взял доску с наклеенным на ней чертежом фасада здания — главный лист всего проекта, — перенес ее на свободный стол и стал обертывать доску специальной окантовочной бумагой. И тут-то произошло непредвиденное: Игнат не заметил кем-то разлитую тушь и положил чертеж на нее. Когда он поднял доску — черное пятно размером с детскую ладонь украшало центральную часть фасада.