Будка
Шрифт:
При этом будочница подняла ухват кверху и постучала им в потолок...
– Сейчас!
– глухо отозвались с потолка.
– Аль они у вас под крышей зимуют?
– спросил мещанин.
– А то где же? Тут, чай, сам видишь, негде повернуться двоим... А иной раз пьяниц наволокут: хоть возьми завяжи глаза да беги вон.
– Так, так, - подтвердил мещанин.
– А что ж, думаешь, под крышей?
– продолжала будочница.
– Там им, погляди-кось, какое тепло-то!.. Труба горячая, что твоя лежанка...
– Так,
– Там им за первый долг валяться-то!..
– Это справедливо! место хорошее... место миловидное!..
Мещанин сел на лавку, погладил свои седые волосы и огляделся.
– Мешкают они что-то, - сказал мещанин, помолчав.
– Товарищей скликают... Что вы свадьбу, что ль, затеваете?
– спросила будочница.
– Да что будешь делать, матушка!
– Кто такие?
– Кушаковы, мещане... здешние жители. Вот внучку просватал за кондитера Ваньку...
– Это хромой-то?
– Хром, матушка, точно, что хром!.. Ну, дохтора обещались оттянуть эту хромоту-то... Беспременно, говорят, оттянем в другое место... И примочку дали, дай бог здоровья... Примачивайте, говорят, через два часа по столовой ложке...
– Ну, дай бог!
– Уж мы и сами бога молим... К спине бы ее, хромоту-то...
– В спину?
– спросил Мымрецов, неожиданно услыхав слово, так близко подходящее к шивороту.
– К спине, к спине, друг! Потому, надо так сказать: которая это нога кондитерова, то она более двадцати годов изувечена; ну, мы имеем упование на господа...
– Пьет-то он дюже!
– с соболезнованием проговорила будочница.
– А уж и девочка ваша!
– Девочка, одно слово! Рукоделью обучена...
– Первая по здешним местам девушка! Уж и мастерок!., ах!
– Ну, да ведь где, матушка, непьяного-то возьмешь? Кто не пьяница-то по нынешнему времени?
Мещанин вздохнул.
– И тяжка же наша женская часть!
– заговорила будочница, смотря в печку.
– Живет девушка невинная, чувствует про себя всякую любовь, а наместо того: - хвать! да за пьяницу!.. На увечья да на каторгу!..
– Родная!
– грустно сказал мещанин.
– Нету не пьяницто, нету их! У кондитера, у Ваньки, по крайности сейчас пятьдесят целковых есть! Да платье, погляди-кось, какое невесте подарил! Только что в двух местах маленько тронуто, а то все чистое, можно сказать - муре! Так-то-ся!.. Санта-дубовое обещался - случай есть... Вот и гляди на него! каков он кондитер-то...
При этих словах будочница замолкла. Мымрецов, слушая эти разговоры, начал как-то таинственно покряхтывать, пошевеливаться, и будка неожиданно услыхала следующую речь:
– Ну, тоже, - не спеша начал Мымрецов: - и мужская часть через женскую часть не то чтобы очень благополучно хлеб свой ела...
Тут он остановился, тряхнул головой книзу, завернул лицо в сторону и продолжал:
– Тоже и нашему брату само собой по башке от дамского пола влетает...
С этими словами он вдруг направился к двери.
– Да как вас не бить-то? Как вас, кровопийцев наших, не бить? загорячилась будочница.
– Да, брат! влетает препорядочно-хорошо!
– заключил Мымрецов - и скрылся на улицу.
В это время в будку вошел человек лет тридцати, с доброй, но как будто заспанной, отекшей физиономией. Он был в сером армяке с широким квадратным воротником, лежавшим на спине; на шее виднелся ситцевый платок, туго завязанный крошечным узлом. Армяк был подпоясан кушаком; походил он на дьячка. Человек этот был застенчив и робок; добрые глаза мигали часто, словно стыдились чего. За ним вошло еще двое.
– Доброго здоровья!
– сказал армяк мещанину мягким и заискивающим голосом.
– Здравствуй, друг! Ты Иван-то?
– Мы-с... Музыка требуется?
– Да, брат. Вот свадьбу затеяли...
– Дело доброе!.. Дай бог час!.. Конечно... Вам один инструмент требуется?
– Да хоть и поболе - все одно. Что уж...
– Да на что вам поболе-то-с? Конечно, что звуку более - ну настоящего увеселения не будет-с... Поверьте, так! Нам это дело вот как известно... Тепериче, например, труба или опять генерал-бас - через них только рев поднимается на балу, ну к танцу он не трафит; танец требует аккурату, чтобы нога действовала в существе, но не то, что ежели мы забарабаним очертя голову! В то время может произойти невесть что...
– Это так!
– подтвердил мещанин.
– Поверьте, так! Мы на своем веку поработали довольно...
Мы знаем-с. Нет лучше, как скрипка: тихо, чудесно.... А за ценой мы не постоим...
– А за ценой мы не погонимся!
– прибавили два другие лица.
Костюмы этих лиц не отличались доброкачественостью.
Один из них, худенький и сухой человек лет сорока, был в чуйке, старался быть гордым и держать себя в порядке. Другой был в сюртуке, воротник которого терялся в каких-то тряпках, намотанных на шее. Сюртук был засален и застегнут на верхнюю и нижнюю пуговицы; боковой карман отдувался. Человек в сюртуке имел широкое рябое лицо, выражавшее равнодушие и весьма покойное состояние духа; лицо это очень походило на тарелку с кашей, густо намазанной маслом.
– Что же, - спросил мещанин, - и эти молодцы по музыкальному мастерству?
– Н-нет-с!
– умильно отвечал армяк.
– Нет-с, они этому не учены...
– Мы не учены...
– Мы только что вместе ходим-с!
– продолжал армяк.
– У нас, значит, общее, собственно по бедности. Так как, оставши без куска хлеба, - куда я денусь? которые были по оркестру товарищи, еще при барине, - тоже разбрелись... Струменту не было... с рукой тоже не хотелось, а кормиться надобно... Ну вот попался добрый человек, Петр Филатыч, дай бог им здоровья, инструмент свой доверяют...