Будка

Успенский Глеб Иванович

– Это точно, что справедливо он говорит!
– подавшись вперед, произнес человек в сюртуке.
– Потому эту скрипку мне один помещик подарил, как, значит, из послушников монастырских выбыл я...

– Каким же манером в монастырь-то угодил?

– Да, собственно, таким манером, что ружье у одного приятеля моего было...
– спокойно объяснял сюртук.
– Раз он, приятель-то, баловался-баловался этим ружьем - "эй, говорит, берегись, застрелю!" Шутил. Я думаю, ты шути-шути, а тоже пулею какою двинешь, не оченно чтобы превосходно будет.

Взял да и заслонился рукой.

А он как брякнет! Да два пальца мне и отшиб... Извольте посмотреть! Ну, судить. Что, что такое? Ну, выгнали нас, исключили. В училище духовном был я в ту пору... Входил я с прошением, так и доступа мне не было...

Начальник случился робкий, увидал эту руку-то, например, в крови, "уведите его, говорит, он меня убьет!" Так я и пошел за разбойника... Безрукий человек, куда ему? Думал, думал и вступил в обитель.

– Да, да, да!.. Ну, а из монастыря-то отбыл?..

– А из монастыря я по искушению отбыл... Мысли разные смущали.

– Бесы!
– шепнул армяк и кашлянул.

– Ну их!.. Что ж, - неохотно произнес рассказчик.
– Гласы были: "Что ты, говорит, измождаешься?.. Лучше же ты утрафь отсюда... Птицы небесные, и те, например..." Ну, я и того... Искусился, да и ушел. Через соблаз. А оттуда, бог дал, к помещику одному мелкопоместному, детей учить: читать, писать... Только помещик-то этот оченно пил. Придерживался.

Капиталу настоящего не было: душ всего шесть да собака борзая, а детей куча, да и вино это самое... Я в то время ничего это не одобрял, да и посейчас не лют; так, балуюсь. Ну, а тогда в компании-то с хозяином и начал... Помаленьку да помаленьку...

Бывало, жена-то воет-воет, а мы - знай свое... В полночь рыбу затеем ловить или в галок из окошка стрелять, это у нас во всякое время коротко и ясно. Сколько раз тонули, чуть детей не перестреляли, - все сходило; а тут вдруг и случись беда...

Напились мы с ним, с помещиком-то, однова, да и поехали вместе. Дорогой начнись у нас спор, слово за слово, я рассерчал да как цапну барина-то по голове!

– За что?

– Да это мне и тепериче неизвестно... Цапнул я его, а он и покатись, покатился да и помер... Ну, дело затеялось, меня в тюрьму... После этого, как, значит, я себя на отделку замарал, - нету мне пропитания: никто не берет, боятся: "он, говорят, убьет!" Некуда мне деться; взялся за скрипку, думаю: обучусь...

Жена помещикова еще скрипку-то не отдавала: "Ты, говорит, мужа убил... Нам самим есть нечего... Нам самим скрипка нужна..." Не отдает! Ну, кое-как я ее отбил, да вот и пускаю в прокат... Скрипка хорошая...

– Скрипка хорошая!
– подтвердил серый армяк, - только что щелочка...

– Ну что там щелочка?
– возразил сюртук.
– Авось я знаю... Кажется, своими руками ее заклеил.

– С этими щелками да скрипками, - прибавила будочница, - вы у меня, черти этакие, целое полотнище из юбки выдрали!.. Ох, музыканты!

– Щелочки той и помину нет, что ты!
– продолжал сюртук.

– Да что ж я?
– робко зашептал армяк...
– Али я чтонибудь?

– Это, брат, скрипка итальянская!

– Я говорю, скрипка превосходная, что вы! Петр Филатыч?.. Так вот-с,

обратился армяк к мещанину: - скрипка ихняя, а струны Иван Ларивоныч от себя держат.

– Моя часть - струна!
– сказал сухой и сердитый человек...
– Мы, милостивый государь, струну держим дорогую, но не какую-нибудь собачью дрянь, позвольте вам заметить... Потому, нам нельзя как-нибудь!.. Ежели я только что и дышу струною, так уж я должен, чтобы она в полном звуке была...

Так или нет-с? Положим, что я теперь во временной нужде; потому мне надо господина Приглотова дождаться, я у него сейчас буду тыщу рублей получать... Я его на руках своих вынянчил, он не забудет старика, потому это против бога... А что с этими пьяницами мне долго не возиться, - это я вам верно говорю...

Старик с гордостью и даже ожесточением произносил свою речь, презрительно посматривая на своих товарищей.

– С этими пьяницами не нажить мне долго... Я этого не люблю... Я знаю порядок... Я этим не нуждаюсь...

Гордость и презрение, слышавшиеся в этих словах, почти обидели мещанина, тоже с гордостью приготовлявшегося устроить трагическую свадьбу с музыкой... Среди раздраженной речи поставщика струн мещанин поднялся и сказал:

– Ну так как же?

– Да как прикажете!
– снова заговорил армяк.
– Сейчас - сейчас готовы; завтра - завтра. Как угодно.

– Ну там скажемся. Ладно. Только чтобы уж аккуратно было... Свадьба хорошая...

– Само собой!.. Так мы трое, значит, и прибудем-с... Я для музыки, собственно для искусства, ну, а они так... Пирожка там, чего-нибудь...

– Мы для пропитания!
– прибавил сюртук.

Мещанин сторговался и ушел.

VI

Спустя несколько времени происходила свадьба.

В запотелые стекла любопытные зрители могли видеть внутренность лачуги, битком набитой гостями. Среди всеобщего молчания суетились какие-то женщины, поднося водку и поминутно раскланиваясь, в отдалении слышались звуки настраиваемой скрипки и мелькала фигура ее владельца с пирогом в руке и за щекой. Видно было также, как полупьяный кондитер, сидя на диване, притягивал к себе молодую жену, старавшуюся уйти от него; упругий стан ее неохотно покорялся его ласковым объятиям, и грустное лицо чуть не плакало, но всетаки улыбалось. Невеста наконец вышла в другую комнату и залилась слезами; несколько пожилых женщин принялись ее утешать.

– Что ты? что ты, родимая? Ты подумай, какой человек...

Одно - кондитер...

– Больной... и нога... увечный!.. И ухо болит!..

– Ухо? Ах ты, касатка моя! Да ты пройди весь свет - такого уха не найдешь!..

– Нет, нет...

– Ну, а ежели и болит, эко беда какая!.. Уж и заболеть нельзя! Скажите на милость!.. Ты бы и не думала об этом. А уж ежели не нравится, возьми да отвернись...

– Отвернись, а он изобьет!

– Ни-ни-ни! Ни боже мой!.. Не такой человек! Простонапросто попроси у него позволенья, тихо, благородно: "Позвольте, мол, Иван Капитоныч, с краю мне... Уж знаю, мол, что это непорядок! ну, что будешь делать приучена!.. И сама, мол, не рада, ну не могу!.." Ни-ни-ни!.. Слова не скажет! что ты?