Будни добровольца. В окопах Первой мировой
Шрифт:
Тут вам целая обстановка с диваном, столом, стульями, с настоящими кроватями, с долгожданным, хоть и грязным, постельным бельем.
На каждого командира орудия и пятерых солдат приходится один дом – куда уж лучше?
Едва орудия затащены в портомойни, солдаты начинают обходить сады перед ними. В иных еще цветут цветы, молодые луковички, плодовые деревья славно приживаются.
А потом все идут гулять на улицу. Засовывают руки в карманы брюк и ходят туда-сюда по тротуару. Жаль, нету гражданских. Женщин. Это было бы приятно.
Но всё же: куда уж лучше?
Правда,
Да ну и что! Война здесь – одно удовольствие!
Что было, то прошло!
Опять полный состав, все шесть орудий!
Адольф Райзигер снова придан к третьему.
На следующее утро после прибытия в Дуэ его уже направили на батарею.
Было трудно свыкнуться, что «его» третий расчет больше не существовал. Конечно, был новехонький лафет, на котором намалевали «3-е оруд.». Но этот отпечаток трафарета был единственным напоминанием.
Всё прочее новое. Командир орудия, унтер-офицер Леонхард, был забран из третьей батареи, канониры – из гарнизона. Двое, Ауфрихт и Хейнце, – добровольцы из январского пополнения. Рабс и ефрейтор Георги, резервисты, поступили прямо с призывного пункта.
В первые несколько дней Райзигер старался поладить с новыми людьми. Недостаточно делить день и ночь, стол и постель, лафет и передок, небо, облака и землю. Нужно найти общее помимо формальностей.
Ауфрихт – студент-теолог, Хейнце – банковский служащий, Георги – плотник, Рабс – зубной техник.
Понемногу во время перегонов в предыдущие ночи Райзигер, сидевший попеременно то на передке, то на лафете, находил подход к новым товарищам в коротких разговорах, в шутке, в молчании.
И теперь у них настало славное единство.
Особенно симпатичен Рабс. Сдержанный человек, немного старше Райзигера, с умными и ясными глазами. Совершенно естественно, что они спят в одной кровати здесь, в доме, и стараются во всех служебных делах держаться поближе друг к другу.
А по вечерам, когда после ужина все сидели за столом во дворе, происходили шалости, в которых все, включая Леонхарда, с энтузиазмом принимали участие.
Играли в карты, в кости. И фирменное блюдо – «урок рисования».
Ауфрихт был, собственно, рисовальщик. Он искусно копировал акварели Веннерберга, что составляли главное украшение повсюду в землянках и окопах: везде девушки, девушки – стоящие, сидящие, лежачие. Со струящейся юбкой, с длинными рукавами, с очень длинными ногами. Тоска каждого солдата.
Это всё Ауфрихт и рисовал. А когда просили, он делал даже больше: раздевал каждый оригинал. По желанию, можно было за несколько минут раздеть девушку, висящую на стене перед вами, догола. Славная потеха, предпринимавшаяся с большим оживлением.
Кто был в хороших отношениях с Ауфрихтом, тому он дарил такой вот рисунок. А иногда тот, кто давал почтовый лист, за сигарету получал его обратно вместе с обнаженной девушкой.
Ах, почти каждая ночь проходила за этой игрой! И чем позднее час, тем более обнаженными становились дамы. Пока, наконец, около полуночи на всех рисунках не появлялось одно и то же, четко и ясно: лежащая на спине, руки раскинуты, ноги согнуты в коленях, бедра широко расставлены. И так на каждом рисунке.
Один такой лист стоил тогда три сигареты.
Ночами так тепло, что уснуть непросто. Лежишь без сна, часто до самого рассвета, ворочаешься, томишься от духоты. Мысли ползут липкими улитками: что… нам… тут… делать… здесь… скучно… это… же… не… война… вообще… здесь…
Чувствовали себя ненужными. Противник не стреляет, батарея не стреляет – зачем вообще всё это надо?
И вот лёжа так, без сна, в густом набрякшем воздухе, который даже ночью не смягчался, порой слушали доносившиеся обрывки музыки: орган, оркестрион, фортепиано.
Черт бы их драл, это, должно быть, из Ланса!
– Камрад, слышь, в Лансе музыка. Они там что, танцуют?
– Нда, паря, это ж вальс, так его в душу!
– Еще не хватало. И женщин держат подальше от нас.
– Ну, Ауфрихт тебе ж вчера одну нарисовал, крепкую такую.
– Тупень хренов, завали варежку.
Музыка, и большой неразрушенный город в десяти минутах пути от огневой позиции, и там, возможно, танцы, возможно, женщины… Если не дают стрелять в этом треклятом месте, дали бы хотя бы изведать это, потаенное…
Порой мимо позиции проходили пехотинцы, рассказывали о гарнизоне в Лансе. Да, там полно гражданских, есть кабаки, лавки и кино, совсем как дома.
И женщины тоже?
Да, конечно, и женщины, молодые и старые. Свободно шатаются себе по всем улицам, сидят по вечерам на крылечках, обслуживают в харчевнях. В иных местах очень весело, танцуют до утра. С ними можно неплохо поболтать, ведь по-немецки они вполне сносно.
– Глянь-ка, – сказал один пехотинец, земляк Георги, ужинавший однажды вместе с первым расчетом. – Поразительно, скажи ведь? – Он вытащил из нагрудного кармана бумажку и развернул ее. – Я это содрал с одного дома. Так-с, вот у нас, значится, как офицеры живут. Но и на нас, конечно, хватит. За церковью есть там один бордель, а если зайти в переулок возле киношки, там еще один.
Плакат переходил из рук в руки.
Вино игристое сухое «Хенкель», 18 марок за бутылку
«Бордо Шато Лафилль», 6 марок
Венгерское вино, 8 марок
Пиво, 1 большая бутылка, 1,5 марки
Кофе, 1 чашка, 1 марка
…кофейник малый, на 6 чашек, 6 марок
…кофейник большой, на 12 чашек, 12 марок
Чай, 1 стакан, 0,6 марки
Сельтерская, 1 бутылочка, 0,3 марки
за всю ночь, 30 марок
в течение 2–3 часов вечером и
в ночное время, 20 марок
за 1 час, 10 марок,
за любой час с 9 утра
до 6 вечера, 10 марок