Будни добровольца. В окопах Первой мировой
Шрифт:
Потери 11 мая:
Погибло: два офицера, три унтер-офицера, 11 солдат. Ранено: четыре человека. Пропало без вести: один.
Похоже, у противостоящего нам врага имеется в распоряжении всего несколько дивизий. Мы вчетверо сильнее, и у нас самая грозная артиллерия из тех, что когда-либо появлялись
Глава четвертая
Наступила ночь.
Бой продолжается. Войска в тылу спугнуло с постоев. Солдаты шатаются по деревенским улицам, собираются кучками, примолкшие, унылые. Спать никто не собирается.
Горизонт весь в пылающих белесых разводах – вот оно, волшебство, обратившее всё вокруг в тупое мучение. Фон сцены, на которой играют призраки.
В иных деревнях зрители становятся актерами. Посыльные пробегают трусцой, с хриплыми криками огибая кучки любопытных, кричат во все стороны. И вот муравейник начинает гудеть.
«Приготовиться к выступлению!»
Приказ прежде всего предназначен пехоте. Даже малейший шепот сдавлен этим приказом. Ругаются только про себя. Молча идут в свои землянки, берут винтовки, патронташи, каски. Спустя пару минут роты построены. В безмолвии начинается выступление.
Молчаливы офицеры во главе колонн, молчат унтер-офицеры по правому краю, молчит вся собранная рать.
Иллюзий нет. Смысла нет, вообще никакого смысла даже представлять себе следующий час или тем более следующее утро. Из каждой тысячи человек, бредущих через дорогу, половина знает, что к утру их размолотят обстрелом и перебьют. Но об этом не думают. Команда «Рота, шагом марш!» освобождает от личной ответственности.
Вдали полыхает высота. Приказ гласит: ее нужно занять!
Вдали кричат их собратья. Приказ гласит: им нужно помочь.
Вверху на высоте прорвался противник. Приказ гласит: его нужно отбросить.
Приказ. Он – всё.
Тускло и уныло колонны карабкаются вверх, в каком-то полусне.
Смысл приказа яснеет, лишь когда попадаются идущие сверху встречные колонны.
Мимо мчится машина с развевающимся брезентом, по обе стороны – красные кресты. Множество машин: десять, двадцать подряд.
Машины осторожно протискиваются сквозь толпу.
Когда они скрываются, под одним из деревьев у дороги остается лежать безжизненное тело. Его оставили, так как везти его в тыл бессмысленно, оно только заняло бы место.
А дальше…
Дальше, уже в пределах досягаемости вражеской артиллерии, всё кишит ранеными.
Сюда не добраться машинам, врачей нет, поэтому важно суметь самому себе помочь.
Один тащится за другим.
Оружие брошено, за поясным ремнем продета дубина вместо костыля. «Просто домой», «просто подальше из этого дерьма», «домой», «домой», «домой»!
И лучше уж ползти на четвереньках, чем оставаться лежать здесь.
Колонны растягиваются всё дальше к фронту.
Появляется соблазн что-нибудь спросить у раненого. Узнать бы, как там бой идет.
Колонны и колонны. Никто ничего не спрашивает, скоро и сами всё узнаем.
На окраине деревни, недалеко от сектора обстрела, раскинулся цветущий фруктовый сад. Пахнет весной.
Под сенью цветущих деревьев расположились остатки первой батареи ПАП 96: четыре орудия на передках и два передка без лафетов. Не хватает семнадцати лошадей, десяти канониров, шести ездовых, трех унтер-офицеров и двух офицеров.
Всё, что еще живо, сбивается в кучу. Артиллеристы сидят спиной к спине. Порой кто-то опускает голову и пытается заснуть. Всем хочется спать. Но когда вспышки озаряют сад и лошади тянут упряжь, сон снова прерывается.
Хочется есть. Но есть нечего.
Час назад капитан послал унтера в деревню раздобыть где-нибудь хлеба. Но унтер еще не вернулся.
Курить, по крайней мере, хочется меньше всего!
На всю батарею одна сигарета. Она принадлежит ефрейтору Лехтеру. Когда он подкуривает ее, прикрывшись фуражкой, капитан подходит и говорит:
– Дайте-ка затянуться!
При этом он давит ему на плечо рукой так, что тот не может встать.
– Я подарю вам целую коробку, как только мы снова получим почту.
Лехтер дает капитану сигарету. Мозель затягивается. Протягивает обратно. Лехтер вторым наполняет легкие. Затем окурок обходит ближайших товарищей. Унтер-офицер и пятеро солдат принимают участие. Вот и вся радость.
Мозель идет к вахмистру Холлерту. Гнетущая ночь. Нужно хоть с кем-то о чем-то поговорить. Холлерт берет себя в руки, но потом замечает, что от усталости едва может двигать конечностями.
– Пожалуйста, встаньте поудобнее, вахмистр. Или пойдемте сядем.
Пытаются завязать разговор. Чувствуется, что нужно что-то сказать о прошедшем дне. Но с чего начать? Пока что всё идет на уровне хозяйственных вопросов.
– Не понимаю, где унтер с провиантом. У нас кончились жестянки с пайком, вахмистр?
– Большинство потеряли свой багаж, герр капитан.
Мозель кричит:
– У кого еще остались жестянки, можете их расходовать! – и спустя время: – Как думаете, вахмистр, сможем завтра забрать почту? Надо бы порадовать ребят.
– Так точно, герр капитан. Почти восемь дней с последней выдачи.
Спустя еще время:
– Самое главное – побыстрее получить два новых орудия. Не понимаю, почему в полку не распорядились. Вахмистр, посыльного нужно отправить прямо с утра.
– Слушаюсь, герр капитан.
Меж тем Мозель и Холлерт продолжают смотреть в горизонт. Горит, горит и гремит без умолку.
Холлерт наконец говорит то, что думает:
– Мы несем довольно большие потери.
– Ага, сержант, так и есть.