Будни и мечты профессора Плотникова
Шрифт:
Начались прения. Здесь-то и грянул гром.
Выступил главный инженер завода Голубев. Он поднял над головой прозрачный, сияющий мягкими отблесками кристалл размером с большое яблоко, затем передал его председателю совета.
– Вот такие кристаллы мы выращиваем.
Затем вынул готовый резонатор.
– А это наша продукция, не хуже, чем у "Филиппса"!
Далее он извлек обломок кристалла чуть больше спичечной коробки.
– Приблизительно такое количество сырья мы передали Алексею Федоровичу по его просьбе. Он кустарно, на самом низком технологическом уровне
Затем встала Донникова.
– Раскрою секрет. Знаете, с помощью какой аппаратуры Алексей Федорович получил столь уникальный результат?
И она назвала марку лабораторного стандарт-сигнал-генератора.
Члены совета недоуменно переговаривались.
Плотников подготовился ко всему, кроме обвинения в обмане. Теперь бы он сказал:
"Уважаемые члены совета! Прошу прервать заседание и образовать комиссию для проверки моих результатов. Если ее выводы окажутся неблагоприятными, то возобновлять защиту не потребуется, и тем самым мне будет отказано в присуждении степени. Если же мои результаты подтвердятся, то вспомните слова товарища Голубева насчет выдающегося достижения!"
Но тогда, не обладая еще бойцовским опытом, лишь твердил жалким, срывающимся голосом:
– Честное слово, данные верны... Уверяю вас!
Вмешался Форов:
– Думается, дискуссия пошла по неправильному руслу. Если у заводских товарищей возникли сомнения, то, ознакомившись с авторефератом диссертации, а он был им послан полтора месяца назад, следовало сообщить в совет и потребовать от диссертанта документального подтверждения результатов.
Поднялся председатель совета.
– Товарищ Форов! Совсем недавно Иосиф Виссарионович Сталин лично подверг суровой, но заслуженной критике вашу порочную идеалистическую книгу "Колебания и волны". Не потому ли вы становитесь на скользкий путь зажима критики? Вопрос ясен, остается проголосовать.
В наступившей на короткое время тишине послышался треск - это профессор Волков сломал удилище.
Плотникову не хватило одного голоса.
– Обжалуйте решение совета в ВАК, - потребовал Форов.
– Ручаюсь, что его отменят.
Но Плотников был настолько подавлен, настолько опустошен, что ничего не хотел предпринимать. Им овладело оцепенение.
– Поступайте как знаете, - махнул рукой Форов.
С тех пор они не встречались.
Месяц спустя образовали комиссию, и та полностью реабилитировала Плотникова.
– Какая жалость, - повздыхала Донникова при случайной встрече.
– Но вы сами виноваты, надо было заранее заручиться нашей поддержкой. Ничего, все образуется...
И все действительно образовалось, хотя кандидатом наук Плотников стал лишь через четыре года. А спустя еще семь защитил докторскую.
Почувствовал ли он тогда себя счастливым? В первый момент - нет, над всеми чувствами преобладала опустошенность. С дрожью вспоминал Алексей Федорович мрачные коридоры Высшей аттестационной комиссии, измученных людей, часами ожидающих решения своей участи, надменных канцелярских девиц, перед которыми заискивали седовласые соискатели. Плотников прошел сквозь это сравнительно молодым, и его организм легко справился с экстремальной стрессовой нагрузкой. А вот один из сослуживцев умер, как говорили в старину, от разрыва сердца вскоре после утверждения, не успев приласкать вожделенные "корочки", обтянутые гладкой бежевой кожей.
Затем, дней через десять (столько, вероятно, необходимо космонавту, возвратившемуся с орбиты, чтобы привыкнуть к земному тяготению), нахлынуло всевытесняющее счастье, нечто вроде эйфории, случившейся с ним когда-то в барокамере. Казалось, достигнуто все, о чем только можно было мечтать. Эй, люди, смотрите на меня, я доктор наук! В скором будущем - профессор!
Но эйфория прошла, и чувство счастья словно испарилось. Плотников протрезвел и задал себе вопрос:
"А нормальное ли это состояние - быть счастливым?"
* * *
– Вы задумывались, Луи, над тем, что было бы с вами, если бы ваша матушка вышла замуж не за отца, а за другого?
– спросил Милютин.
– Какое смешное слово "ма-туш-ка", и очень милое, - восхитился Леверрье.
– У вас, русских...
– Так все же, задумывались?
– Нет, - чистосердечно признался Леверрье.
– Но, полагаю, ничего особенного. Просто у меня был бы другой отец.
– И передо мной оказался бы не симпатичный, полный и, увы, успевший облысеть холостяк ниже среднего роста, а долговязый, рыжий, отталкивающей внешности, многодетный отец семейства. К тому же тощий.
Леверрье обиженно фыркнул.
– Это скорее ваш портрет, Милютин!
– Польщен. Но я не рыж и не многодетен. А жаль, тогда бы хоть чем-нибудь выделялся среди современников.
– Сейчас вы скажете, что Мальтус ошибся и демографический взрыв нам не угрожает.
– Вы, как всегда, проницательны, - одобрил Милютин.
– Но я не думал ни о Мальтусе, ни о мальтузианстве. Имел в виду совсем другое.
– И что именно?
– Вы, Луи, нагромождение случайностей!
– Ну, знаете...
– Не сердитесь. Это относится к любому человеку. Единственная наша закономерность - генетический код. Остальное чистой воды случайность. Не обольщайтесь, Луи. Тысяча против одного, что у вас не было бы другого отца. Потому что не было бы вас самого. В старину на ярмарках судьбу предсказывали попугаи. Природа представляется мне таким попугаем. Она вытаскивает разноцветные билетики из шляпы старого шарманщика - бога.
Леверрье торжествующе засмеялся.
– Вот вы и попались, Милютин. Выдаете себя за атеиста, а сами...