Будни революции. 1917 год
Шрифт:
Во-первых, союзники вместо подтверждения ранее согласованного плана одновременного начала наступления на Западном и Восточном фронтах против немцев уже в феврале 17-го неожиданно получили отказ. Генерал Василий Гурко, сын прославленного фельдмаршала, освободителя Балкан, временно исполнявший тогда обязанности начальника штаба Верховного главнокомандующего, заявил, что русская армия не готова к наступлению в связи с глубокой структурной реорганизацией. Это усилило подозрения тех, кто уже начал сомневаться в желании императорского двора продолжать войну с Германией. В конце концов союзники добились от Гурко обещания начать наступление на Восточном фронте во второй половине апреля 17-го года. Столь же неопределенно и сложно шло обсуждение взаимных поставок вооружений и продовольствия. Русская делегация сделала заявку на двадцать с половиной миллионов тонн грузов, для справки – это больше, чем вся пропускная способность железных дорог в стране. Союзники соглашались на поставки, в три раза меньшие по объему. Неожиданно трудно решался и вопрос об ответных поставках российского зерна в Англию и Францию. Казалось бы, что тут могли возразить союзники? Оказывается, как заявил источник на переговорах, «не очень доверяя четкости и слаженности работы транспорта в России, англичане хотели, чтобы в этой работе участвовали их офицеры, и вообще, чтобы у британских специалистов был доступ к информации об использовании вооружения и техники, предоставляемой Антантой России». Показательно
Ну и наконец, новой, но не менее сложной проблемой на конференции стал румынский вопрос. Вступив в войну на стороне Антанты, Румыния тут же начала терпеть поражения, ее столица Бухарест была захвачена австро-немецкими войсками, а спасать ситуацию вынуждена была Россия. Русская армия теперь на новом фронте – Румынском. С этой целью в Петроград в тот день прибыл сам премьер-министр Румынии Брэтиану. Впрочем, о положении дел на фронте подробнее расскажем в последующих сюжетах.
03.02
21 января 1917 года по старому стилю сводки с фронтов Первой мировой не содержали в себе ничего существенного. Шла обычная позиционная война, войска всех воюющих армий крепко сидели в своих окопах, что само по себе подтверждало мысль – в этой войне победит тот, у кого окажутся крепче нервы, у кого будет надежный тыл и достаточное количество ресурсов.
Однако было исключение. Румынский фронт – это исключение, подтверждавшее правило. Вступив в войну на стороне Антанты в августе 1916 года, румынское королевство оказалось небоеспособным. Немцы и болгары быстро стали одерживать над ним победы. И уже в декабре того же года был сформирован Румынский фронт русской армии. Полковник Александр Верховский, будущий военный министр Временного правительства, после Октября перешедший на сторону советской власти, а в тот момент – начальник штаба русских войск в Румынии, описывал ситуацию в катастрофических тонах: «Немцы, естественно, не стали ждать, пока скрипучая машина русского командования придет в действие. Привезли в Трансильванию несколько дивизий и перешли в стремительное наступление. Первыми побежали румынские генералы, за ними офицеры, потом солдатская масса. Не лучше обстояли дела и у наших. Корпус генерала Вебеля столь же стремительно бежал от Черновиц к Станиславу (ныне Ивано-Франковску). Немного [времени] спустя болгары перешли в наступление, потеснив наш 47-й корпус, присланный на помощь румынам. Я думал о том, как устранить все то, что угнетало Россию, мешало успешному ведению войны. И тут мне пришла в голову нелепая мысль пойти к императору. Коллеги смеялись надо мной. “Пусть это смешно, – возражал я, – но так моя совесть будет чиста”. Я был Георгиевским кавалером, а тогда было такое правило – Георгиевских кавалеров по записи, из тех, что оказались в данный момент в Петрограде, приглашали на завтрак во дворец. Я решил этим воспользоваться. Император жил в маленьком двухэтажном доме рядом с оперативным отделом Ставки, обстановка была подчеркнуто простая. Несколько офицеров с фронта, в том числе и я, стояли у двери во внутренние покои. Вошел император в походной форме – маленький, серый, неуверенно шагающий человек с усталыми глазами. По очереди подходил ко всем представлявшимся, останавливался, выслушивал фамилию, глядя куда-то в пространство, молчал, видимо не зная, что сказать. Мнеповезло. Император, видимо, припомнил меня по событиям 1905 года и удостоил важным для меня вопросом: “Ну, что делается в Румынии?” Я кратко изложил тот кошмар, свидетелем которого стал на протяжении последних месяцев. Император сразу почувствовал, что разговор приобретает необычный характер, насторожился. Уже внимательно посмотрел мне в глаза и спросил: “Как здоровье генерала Беляева?” – “О здоровье генерала ничего сообщить не могу, но должен сказать, что в Румынии идет прямая измена русскому делу”. Можно было ожидать, что за этим последует резонный вопрос: “А в чем же дело? В чем измена?” Но император сделал вид, что ничего не понял, повысив голос, повторил: “Передайте генералу Беляеву, что я его благодарю за верную службу”». Весьма показательный случай. Офицер, дворянин, воспитанный на исторических примерах Петра Великого, вдруг обнаруживает, что царская власть интересам Родины, России не отвечает. Столько мерзостей, столько ненужных поражений, столько напрасно пролитой крови… «Когда я ехал к царю, – заканчивает Верховский, – во мне горела еще какая-то искра надежды. Но после того, как удалился в свои внутренние покои этот маленький ростом и духом человек, развеялись мои последние иллюзии».
06.02
Характерное разнообразие событий начала февраля 1917 года лучше всего прослеживается по газетным публикациям. Газета «Русское слово» под заголовком «Эвакуация Румынии. Переезд королевской фамилии» писала: «Из Киева сообщают, что румынская королевская фамилия прибыла в Одессу, откуда переедет в Петроград. Управлению Юго-западных железных дорог предписано отправить для этого салон-вагон. Неизвестно, проследует ли сам король вместе с семьей в столицу России или останется в районе фронта». Проследовал. Фердинанд I с супругой и сыном, принцем Каролем, будут приняты Николаем II. Румынский король предложит заключить династический брак, выдать старшую дочь русского императора Ольгу за своего сына. Предложение будет отвергнуто, причем чисто по семейным соображениям. Ну не понравился всему семейству принц, да и с родителями Ольге расставаться не хотелось, а родителям – с ней. Подметили также, что Кароль – ветреный юноша, на других великих княжон заглядывался. Задним числом, конечно, появится немало печальных пересудов, что вот, мол, если бы такой брак был заключен в начале 17-го, то как минимум одна из дочерей императора могла бы остаться в живых. Впрочем, в тот момент румынский двор сам искал пристанища: 6 декабря 16-го года немецкие войска захватили Бухарест, оставшиеся 22 дивизии румынской армии отступили в Молдову, а Румынский фронт пришлось держать русским войскам. И к существующим и без того большим проблемам прибавилась новая головная боль.
Еще один показательный заголовок газеты: «В дни трезвости. Винокуренный завод на кладбище». «В Царицыне на православном погосте обнаружен большой, оборудованный по последнему слову техники тайный винокуренный завод. Владелец – кладбищенский сторож – при задержании пытался оказать сопротивление, был обезоружен и арестован. В одной могиле найдено 160 бутылок чистого спирта и пачка денег. Завод функционировал четыре месяца, продукцию оптом и в розницу отпускали в мелочные лавки и шашлычные». О сухом законе в России, который Николай II ввел в самом начале войны, вроде бы всем известно. Но насколько строго выполнялись его требования? С одной стороны, были запрещены производство и продажа всех видов алкогольной продукции, с другой – известно, что крепкий алкоголь разрешено было подавать в ресторанах и трактирах. В данном случае указание на сбыт нелегального самогона в учреждения, скажем так, общепита, оставляет место для недоумения. А как же, в случае тотального запрета на
1
Частным лицам государство предоставляло право торговли спиртными напитками по винным откупам. – Примеч. ред.
Еще одна показательная заметка: «Владикавказ. К убийству миллионера Замкового». «Закончилось следствие по делу бывшего начальника терской охранной стражи подполковника князя Макаева, он сознался в убийстве. Ревизия обнаружила крупные недочеты и злоупотребления при выдаче и покупке амуниции для стражи и недостачу оружия. Установлено, что князь Макаев фиктивно принимал на службу уклоняющихся от военной службы». Что ж, яркая иллюстрация еще одной проблемы. Поставки оружия и снаряжения по госзаказу сопровождались фантастической коррупцией, как правило, чиновники и предприниматели действовали в сговоре, заодно, но бывали и ситуации, когда военному чиновнику приходилось прятать концы в воду. Как видим, в данном случае это было безуспешно.
07.02
В этот день – 25 января по старому стилю – французский посол в России Морис Палеолог записал в своем дневнике: «У меня завтракают Думер, председатель Думы Родзянко, румынский премьер Братиано, несколько членов Госсовета и финансист Путилов. Кроме Путилова, который замкнулся в красноречивом молчании, все мои русские гости обнаруживают оптимизм, от которого они были далеки еще несколько дней тому назад. Впрочем, со времени прибытия иностранных делегаций на конференцию в Петрограде оптимизм циркулирует в столичном обществе. Но, увы, как только союзники уедут, барометр опять опустится до низшей точки. Ни один народ не поддается так легко влиянию и внушению, как русский народ». Когда русский политический бомонд покинет кабинет посла, Палеолог шепнет на ухо своему британскому коллеге лорду Мильнеру: «We are wasting time» – «Мы теряем время». Почему теряем? Не потому ли, что они не с теми людьми говорят? Чем вызвано красноречивое молчание Алексея Путилова? Не случайно же это отмечено послом. Путилов – одна из немногих фигур русского крупного бизнеса, которая часто упоминается в источниках. Один только машиностроительный завод – Путиловский, в советские времена Кировский, – флагман русской индустрии. Однако в списке тридцати богатейших фабрикантов и банкиров России по состоянию на 1917 год он занимал всего-навсего 24-е место. Общий капитал – около 10 миллионов золотых рублей, в пересчете на доллары США в соотносимых суммах и с учетом инфляции сегодня это было бы 110 миллионов долларов. Немного. Кстати, на первом месте по состоянию был мало кому известный Николай Второв. 60 миллионов золотых рублей – это около 700 миллионов долларов по сегодняшнему курсу. Золотопромышленник, к началу войны основатель новых производств – завода «Электросталь» под Москвой, химических производств, вагоностроения, а также первых коксохимических заводов в Донбассе. Судьба Николая Второва удивительна, он остался в Москве после Октября 17-го, жил в своем доме на правах ответственного квартиросъемщика, был убит в мае 1918. Преступников не нашли. По неофициальной версии, на бытовой почве Второва убил его же побочный сын. Алексей Путилов, в отличие от Второва, который в политику не окунался, наоборот, председательствовал в Союзе промышленников, в Обществе изготовления снарядов и прочих боеприпасов, был членом Особого совещания при Военном министерстве. И его, Путилова, присутствие на Петроградской конференции, а также интерес к нему со стороны союзников оправданны и очевидны.
Молчание этого олигарха было вызвано теми же чувствами, что и Мориса Палеолога. Чего напрасно терять время – существующий механизм управления ломается на глазах, дееспособность правительства опять же на глазах тает. Нужны кардинальные перемены, о которых вслух за обеденным столом говорить глупо. Сразу после Февральской революции Алексей Путилов создаст Общество экономического возрождения России, станет сторонником продолжения войны до победного конца, поддержит Корниловский путч. И предчувствуя крах, покинет Петроград еще в сентябре 17-го года, до большевистского переворота. Активы и недвижимое имущество Путилова будут конфискованы специальным декретом Совета народных комиссаров 30 декабря того же 17-го года.
08.02
26 февраля 1917 года по старому стилю в Петрограде лидеры кадетской партии Милюков, Маклаков и Шингарев беседовали с французским послом Морисом Палеологом. Последний потом запишет в дневнике: «Заметил, что уроженец Москвы Василий Маклаков, тип истого жителя Первопрестольной, никогда не говорит “Петроград”, только “Петербург”. Спросил – “Почему?”. “Потому что Петербург – немецкий город, который не имеет права называться славянским именем. Когда заслужит, тогда буду называть Петроградом”». Подоплека с «бургом» или «градом» объяснялась тем, что в обществе царило недоверие к царской семье. Главным образом – к немке-императрице. Ее иначе как Алиса, Алиска не называли. Причем не только на улице, но и в высоких кабинетах. Палеолог продолжает: «Считая, что мои гости слишком возбуждены, слишком уж рвутся в бой с царизмом, посоветовал им запастись терпением. Но при одном этом слове “терпение” Милюков и Маклаков вскочили, как ужаленные – “Довольно терпения! Если мы не перейдем к действиям, массы перестанут нас слушать…”» Это к тому, что Февральскую революцию якобы никто не готовил, она произошла неожиданно и стихийно. Как минимум по ощущениям к перевороту были готовы и на улице, и в кабинетах. А что же в царском дворце? Неужели ничего этого не видели?
Александр Солженицын в своем «Красном колесе» пытается понять логику действий императора: «После убийства Григория Распутина государь ни в чем не мог пойти на уступки обществу. Подумали бы, что, вот, – освободился из-под влияния. Или, наоборот, – вот, боится тоже быть убитым. Под упреками жены Николай вознамерился, наконец-то, перейти к решительному правлению. Наперекор общественному мнению, во что бы это ни обошлось. Нарочно стал выбирать в министры людей, которых так называемое общественное мнение ненавидело – Голицына, Протопопова. А преданного и прежде любимого министра Николая Маклакова – уволил». Прервем цитату. Обратили внимание – и там, и там Маклаков. Да, родные братья – Василий и Николай. Первый, либерал, жаждет переворота, второй – убежденный монархист. Одна семья, одно воспитание, оба озабочены одним и тем же – как спасти государство. И рецепты – противоположные по целям – по форме одинаковые – хирургические. По мнению Солженицына, Николай II в начале 17-го года решил нанести опережающий удар – вернуть на свои места всех твердых монархистов и распустить Думу. Дождаться окончания срока ее полномочий, в конце года, и провести выборы в Думу новую, пятого созыва. И поручил Николаю Маклакову составить резкий по тону манифест, что тот и сделал. Да только император сам тут же и убоялся своей решительности. Солженицын пишет об этом: «Обессиливающие сомнения одолели государя, а нужно ли обострять, а не лучше ли – мирно, как оно все само течет, не обращая внимания на забияк. Переворот? Революция? Так это же все болтовня, во время войны никакой русский на переворот не пойдет. И армия беспредельно верна, да и смутьяны-заговорщики из Думы, тот же брат Маклакова, Василий, не решатся, хотя департамент полиции и подал на них рапорт с обвинением в подготовке заговора». В результате вместо манифеста о роспуске Думы в тот день государь начертал резолюцию на рапорте охранного отделения: «Общественных деятелей, да еще во время войны, трогать нельзя».