Будничные жизни Вильгельма Почитателя
Шрифт:
Она повернулась к нему, улыбнулась. Женщина была наливная, будто комар, напившийся крови, щеки краснели двумя яблоками, а волосы были убраны в подобие чепчика.
– Всемил, я-то сразу заприметила тебя! – Ее голос хрипловатый, но приятный, что даже Вильгельм заметил. – Ничуть не изменился, будто и не стареешь.
В уголках ее глаз стягивались треугольные морщины. Но зубы ее были в полном порядке, наверное, совсем не ела сахар.
– В дороге года летят, стареть не успеваешь. – Улыбнулся Всемил своими неестественно состаренными зубами, с которых уже начала слезать краска. – Я вот с братом в Прагу еду, нужно кое-кого навестить.
– С братом? Ты и не говорил, что у тебя есть брат, – с хитринкой в глазах обронила Бронислава, будто ненароком. А Вильгельм, стоявший чуть в отдалении, побледнел сильнее.
– Стараюсь не рассказывать о таких братьях, – хмыкнул Ванрав, облокотившись на прилавок. – Как жизнь твоя? Вижу, корчма у тебя знатная.
– Корчма не моя, а мужа моего, Яна. Так-то он кузнец, но редко уже что-то делает, – говорила она, протирая тряпкой шершавые доски стола. – Что будете?
Вильгельм уже сидел рядом и с опаской поглядывал на крестьян, распивавших медовуху. На удивление, мужчины не лезли к танцевавшим девушкам. Почитатель вспомнил отчет по этим землям, который писал для него Ванрав. Судя по одежде и прическе, девушки были еще не замужем, но никого, кто бы за ними приглядывал, Вильгельм не заметил.
– Велимир, очнись!
Вильгельм посмотрел на «братца». Губы Ванрава, спрятанные под усами, растянулись в нахальную улыбку.
– Я ничего не хочу, – буркнул Вильгельм, оглядываясь на действо, происходящее на соседней лавке. Мужчины громко о чем-то разговаривали и смеялись, но Эльгендорф почти не понимал, о чем они толковали.
– А я голодный как волк. Принеси-ка нам раков побольше. Вы их ловите в речке? – спросил Ванрав, а женщина кивнула. – Как замечательно! Еще печенки, рульку свиную и пивка холодного.
– Кувшин?
– Обижаешь, Бронислава, – причмокнул Ванрав и, расстегнув пуговицу на воротнике, выдохнул. – Бочонок! Даже если олух не пьет, я выхлебаю за двоих.
Бронислава ушла, покачивая налитыми бедрами. Ванрав проводил ее взглядом, а Вильгельм в это время нервно вздыхал, всматриваясь в окошко, за которым уже садилось Солнце. Свечи бросали на его лицо мягкий свет, делая Эльгендорфа похожим на еще более больного человека.
– Если будешь бойкотировать местную еду, вернешься если не ходячим трупом, то дистрофиком, – шепнул Ванрав, не отрывая взгляда от девушек, танцевавших под песню местного менестреля 3 в углу и высокого поднимавших юбки. – А, может, вообще не вернешься. Они от всех страшно выглядящих шарахаются, тут с медициной худо.
3
Многозначный термин для поэта-музыканта в разные периоды европейской истории.
– Отстань! – шикнул Вильгельм, скривившись так, будто съел с килограмм лимонов. Позади мужчины уже обсуждали охоту.
Ванрав с отвращением посмотрел на Вильгельма, но промолчал. Когда Бронислава вернулась с едой, он что-то тихо спросил, не глядя на отвернувшегося к окну Эльгендорфа, а женщина, внимательно выслушав, тихо, даже с сожалением, ответила:
– Да, комната у нас есть. Не шибко красивая, но для юродивых сойдет.
Вильгельм даже не шелохнулся. Ему было все равно.
Он пробыл в комнате до ночи, лежа на твердой кровати. От бадьи, которую ему налили, несло прелым деревом, а на столе таяла принесенная с собой восковая свечка. В потолке зияла дыра, заваленная соломой, но Вильгельм, забравшись на стул, выковырнул из нее все, чтобы видеть небо, но звезды скрывались за плотным слоем облаков. Снизу раздавались веселые крики, пение менестреля и подвывания. Вильгельм заткнул уши. Ему было не до людского веселья.
Ближе к полуночи к уже задремавшему Вильгельму поднялся Ванрав, веселый от выпивки и раскрасневшийся от танцев. В руках он держал две рубахи.
– Пошли. Нас на праздник зовут. Хоть развеешься, потанцуешь, медовухи хлебнешь.
– Я не пойду, иди один! – сказал Вильгельм и отвернулся.
Ванрав настойчиво дернул Вильгельма за штанину.
– Нет, ты пойдешь. Оденешься и спустишься вниз, там уже Ян ждет.
– Пусть ждет, я останусь здесь.
– Ты спуститься вниз и сядешь на лавку, рядом со мной, Вильгельм. Ты расскажешь о себе, обменяешься любезностями, как и делают все люди… Я уже сказал, что ты придешь, я дал слово!
– Забери свои слова назад и дело с концом.
– Я же держу слово и не бегу от трудностей, в отличие от тебя, – голос Ванрава дрожал от раздражения. – Ты спустишься…
– Нет, не спущусь. Я уже все тебе сказал.
Ванрав, уже настроившийся на веселье, бросил одну из рубах Вильгельму на грудь, да с такой силой, что Почитатель чуть не задохнулся от наглости.
– Я сказал, что не хочу! Не хочу и все! Чего тебе надо от меня? – воскликнул он, вскочив на ноги и бросил рубаху на пол. Волосы его разлохматились, щеки покраснели от возмущения. Похож он был на взъерошенного воробья.
Ванрав посмотрел в лиловые глаза, цвет которых скрывали линзы.
– Ты ведешь себя как человеческий ребенок, Вильгельм. А ты Почитатель как-никак.
– Я не ребенок, я взрослый! – буркнул Почитатель, поставив руки в боки.
– Так и веди себя, как взрослый, а не как младенец, – бросил Ванрав и пошел к бадье умыться. Вильгельм смотрел, как друг раздевался, как вода лилась по его загорелым плечам, усам, густым волосам. Как руки, покрывшиеся мозолями от постоянных соприкосновений с работой, взбивали мыльную пену и смывали ее с лица, покрытого тонким слоем дорожной пыли.
Вильгельмовские руки не были даже похожи на женские – он не знал никакой работы, кроме лабораторной и бумажной, а мозоли появлялись разве что после вечеров, проведенных за рисованием и письменной работой. Щеки его мягкие, без единой царапинки. Волосы – слишком шелковистые, как для человеческого мужчины, который провел месяцы в пути. Да и людей Вильгельм чаще видел через отчеты, которые высылал Ванрав.
– Ладно, я пойду. Какая из рубах моя? – выдавил Вильгельм.
Ванрав потер руки об живот, поднял с пола полотенце и вытер лицо. По его широкой груди стекали капли воды.
– Та, бабская. В мужской ты утонешь.
Вскоре они переоделись в рубашки с цветочной вышивкой, которая шла только Ванраву, а Вильгельма делала похожим на пугало в цветочек.
– Ты меня в посмешище превращаешь! – воскликнул Эльгендорф, когда увидел себя в отражении воды в ведре. – На кого я похож?!
– На больного гермафродита в рубахе, – засмеялся Ванрав. – Нам пора. Только от меня не отходи, а то еще пристанут, а ты там и коньки отбросишь от страха.
Вильгельм фыркнул, сдул с глаз темные прядки волос.