Будьте осторожней с комплиментами
Шрифт:
Идти оказалось недалеко, и дорога была совсем пустой.
— Через минуту мы будем у его ворот, — сказал Питер, указывая на Хоуп-Террас. — Вон та подъездная аллея направо — там его дом. У Уолтера старый «бентли» — действительно старый. Иногда видишь, как из аллеи высовывается нос, а затем появляется и весь автомобиль. Это чудесное зрелище. Он участвует в ралли. Как-то раз пытался и меня пригласить, но я не нахожу в этом смысла. Зачем сидеть в поле и болтать с людьми, которые случайно оказались владельцами старых «бентли»?
Для Изабеллы такое времяпрепровождение тоже не выглядело заманчивым, но она понимала, почему людям хочется быть вместе
— По-видимому, они беседуют о «бентли», — предположила она. — Почему бы и нет? Я же хожу на конференции философов. Мы сидим там вместе — правда, не в поле.
— Очень странно.
Они добрались до подъездной аллеи. Большие деревянные ворота, высокая каменная стена закрывали доступ с дороги, но сбоку располагалась маленькая дверца, которую и распахнул Питер. Внутри находился сад, просторная теплица, а в дальнем конце — красивый георгианский дом, типичный для этой части города. Он был построен из камня цвета меда, который непогода, как некий художник-абстракционист, испещрила темными пятнами. Окна на фасаде создавали ощущение ритмической гармонии, свойственное георгианскому стилю. Стекла сверкали на солнце золотом и серебром.
Изабелле сразу же понравился этот дом.
— Какой красивый, — сказала она. — Точь-в-точь одна целая и шестьсот восемнадцать тысячных.
Питер взглянул на нее искоса.
— Золотое сечение, — пояснила Изабелла. — Если мы измерим высоту этих окон, затем их ширину, то отношение между этими двумя величинами будет одна целая и шестьсот восемнадцать тысячных или около того.
— А, конечно, — сказал Питер.
— В большинстве домов классического Эдинбурга соблюдается это соотношение, — продолжала Изабелла. — А затем пришли викторианцы, и началась сплошная готика.
— Но у тебя красивый дом, — возразил Питер, — а ведь он викторианский.
— Да. Я верна своему дому. Он — дитя своего времени. Но потолки немного высоковаты при такой ширине комнат. Не то чтобы я сидела там и горевала по этому поводу, но это так.
Они пошли по подъездной аллее к дому. Питер предварительно позвонил Уолтеру, так что они знали, что он их ждет. Остановившись перед парадной дверью, Питер нажал на маленькую белую кнопку. «ПОЖАЛУЙСТА, НАЖМИТЕ», — гласила надпись на фарфоре. Старый Эдинбург: на современных кнопках звонка сказано лишь «НАЖМИТЕ» — просто приказание, и никаких любезностей.
Уолтер Бьюи открыл дверь. Он был моложе, чем думалось Изабелле: он представлялся ей мужчиной, которому за пятьдесят или за шестьдесят. Но человеку, стоявшему перед ними, было самое большее под сорок. Он был высокий, с густыми кудрявыми волосами песочного цвета и проницательными голубыми глазами. Северянин, подумала Изабелла, этот тип еще встречается на севере и западе Шотландии.
Уолтер протянул Изабелле руку.
— Мы с вами едва не познакомились недавно, — сказал он и назвал имя их общего друга.
Они обменялись рукопожатиями, и Уолтер жестом пригласил их войти. В его манере говорить и в жестах чувствовалась старомодная учтивость. Старый Эдинбург, как описал его Питер. И он прав, подумала Изабелла, заходя в просторный холл. Но у Уолтера были и современные черточки: бодрость и атлетизм, не вязавшиеся со старомодными манерами. Трудно было представить его юристом, оставившим службу в компании, — но можно было вообразить за рулем старого «бентли».
Уолтер провел посетителей в гостиную — комнату с идеальными пропорциями, в конце которой было три окна от потолка почти до самого пола. У одной стены высился большой камин из белого мрамора. На каминной доске стояли две парные вазы по обе стороны от статуэтки лошади эпохи Тан. Перед камином разместился низкий
Затем она перевела взгляд на стены. Напротив камина располагался очень большой портрет обнаженной работы Филипсона, обрамленный широкой черной рамой; по обе стороны от него — портреты женщин в экстравагантных шляпах со страусовыми перьями — похоже, кисти Фергюсона. А на другой стене, над большим книжным шкафом, окрашенным в белый цвет, висели две картины среднего размера, которые Изабелла сразу же узнала.
Уолтер проследил за направлением ее взгляда.
— Да, — сказал он. — Это тоже Мак-Иннес. Совсем ранние работы. Думаю, он написал их, когда впервые приехал на Джуру. Еще до женитьбы. Он только что закончил художественный колледж, но у него уже выработался этот его очень зрелый стиль. Именно поэтому его и заметили.
Теперь, когда Уолтер сам привлек их внимание к этим картинам, Изабелла могла подойти к ним поближе и как следует рассмотреть. Неловко рассматривать вещи, принадлежащие другим, подумала она. Не следует слишком явно интересоваться ими, когда входишь в комнату: когда ты бросаешься к полкам с книгами, это слишком уж похоже на попытку судить о вкусах хозяев. Вот картины — другое дело. Их для того и вешают на стену, чтобы люди их увидели — включая гостей. На самом деле многие коллекционеры хотят, чтобы их картины видели, поэтому известные художники и заламывают такие цены. Их картины не обязательно доставляли больше удовольствия, нежели произведения менее известных художников, — просто они свидетельствовали о богатстве владельца. Существовали люди, для которых весь смысл обладания картиной Хокни [11] заключался в том, чтобы те, у кого нет Хокни, размышляли о том, что у другого он есть, а у них — нет. Изабеллу такие вещи не трогали — у нее не было никакого желания, чтобы другие видели, что именно у нее есть.
11
Дэвид Хокни(р. 1937) — английский художник, график, фотограф, сценограф. В своем творчестве он обращается к самым разным стилям, как традиционным, так и новейшим.
Она приблизилась к картинам, чтобы рассмотреть их. На одной была изображена группа людей, нарезавших и складывавших торф: мужчина и женщина работали с торфом, а молодая девушка у них за спиной, сидевшая на сложенных кусках нарезанного торфа, разворачивала сверток с сэндвичами. Эта картина притягивала взгляд, и чувствовалась в ней какая-то печаль, хотя Изабелла и не могла понять, что тут печального. Быть может, именно поэтому Мак-Иннес и считался таким хорошим художником: он умел схватить момент, как это удается великим мастерам, — момент, когда чувствуется, что сейчас что-то произойдет — но еще не произошло. А то, что должно было произойти на этой картине, было исполнено невыразимой печали.
Изабелла повернулась к другой картине. Это был пейзаж, и она сразу же узнала холмы Джуры — Пэпс. С точки зрения темы в картине не было ничего особенного: многие художники писали западные острова Шотландии, но эту картину также отличали мягкий свет и неизъяснимая грусть, благодаря которым она обращала на себя внимание.
Изабелла почувствовала, что Уолтер стоит у нее за спиной, и выпрямилась. Он стоял так близко, что она слышала, как он дышит. Его присутствие ощущалось чисто физически — она затруднилась бы определить, каким образом, но это было так.