Буду с тобой
Шрифт:
– Я тебя услышала, я больше так не буду, – обещаю я и задумываюсь над своим поведением.
Всегда так себя вела. Старалась взвалить на себя побольше ответственности в отношениях. Стоило влюбиться и я забывала любить себя. Самое смешное, что невозможно было понять, где я этого нахваталась? В семье? Нет.
Мама и папа никогда так себя не вели. Мама не старалась взвалить на себя всё и как-то разгрузить отца. Папа, в свою очередь, делал то, чего ожидаешь от главы семьи. Он действительно был главой, хозяином в доме, а не паразитом вроде Белова.
Но почему я цеплялась ко всяким инфантильным маменькиным сынкам? Ведь до Белова был похожий тип Дима Никитин. Он не играл в азартные игры, даже работал, но как-то его устраивало, что я, будучи тогда ещё студенткой, оплачиваю наши развлечения, а он это позволял.
Что он мне дарил? Один раз розу на первом свидании и незадолго до расставания расщедрился на сникерс. Но я его, кажется, любила и даже не собиралась расходиться. Он сам меня бросил, переметнувшись к девушке постарше. Как-то даже встретила их вместе спустя год и уже с коляской.
Может просто после смерти папы в принципе хотела к кому-то привязаться? Не хватало мужского плеча. Маркелов плечо что надо. И пусть я сейчас могла перечислить по пунктам все его качества, за которые можно полюбить, а не как он, любит и сам даже не знает за что. Просто любит меня.
– Валерий Семёнович, ведро картошки продайте! – кричит Платон, притормаживая у калитки своей дачи.
Пока я думала, даже не заметила, как преодолели весь путь.
– Продам, как не продать, – соглашается сосед и озвучивает цену. – Двести рублей.
Я прикусываю губу, молчу о дровах и о том, что это несправедливо. Он дрова взял даром, даже украл! А ведро картошки продаёт. Ушлый дед. Хмурюсь, но ничего не говорю, потому что Платон не считает, что старик неправ и ему бы выставить счёт за дрова, а не картошку у него покупать.
– Ты чего? Обиделась? Не дуйся, – просит Платон, по-своему оценив мою хмурость.
Я киваю, не объясняя, чем недовольна, а потом и вовсе додумываю, что неправа. Сама тащила на себе здорового лба Белова, а старику дров пожалела.
– Зачем нам картошка? – спрашиваю у Платона и старательно улыбаюсь.
– Запечём в печке, на углях. Любишь такую? – спрашивает Платон и смотрит на меня прищурившись, с какой-то детской улыбкой.
– Обожаю!
Забираем у соседа через забор ведро добротной картошки и возвращаемся в дом.
– Готовить на печке можно, а можно плитку достать. Чайник уже вскипел, – говорит Платон.
Он присаживается перед топкой и подбрасывает туда ещё несколько поленьев.
– Давай кофе попьём и потом прогуляемся? Здесь есть какие-то достопримечательности? – спрашиваю я и спешно добавляю: – Кроме убийственных покатушек с крутой горы.
– Есть, река, – улыбается Платон.
– Отлично, сходим на речку. Пешком, – утоняю я и Маркелов снова смеётся, радуясь, что у меня осталось такое впечатление от нашего катания на велосипеде.
За небольшим столом мы быстро пьём кофе с шоколадками и отправляемся на прогулку в лес к реке.
Мы оба идём молча, держимся за руки и любуемся красотами осеннего леса.
– Ого! Гляди, – внезапно призывает меня Платон и притягивает с тропинки к стволу упавшего дерева.
Я не сразу соображаю, что Платон хочет мне показать, но когда вижу, ойкаю и прячусь за его спину.
– Пойдём отсюда, – пищу я и пытаюсь оттащить любопытного Маркелова от опасной зверюги, что уселась на остаток ели. – Что это за тварь такая?
Я смотрю на здоровенный шип сантиметра в три торчащий из полосатой жопки и не верю, что в здешних краях водятся такие насекомые, таких размеров.
– Это шершень, – преспокойненько сообщает Платон, суясь чуть ли не лицом к этому монстру в мире летающих насекомых.
– Фу! Фу! Фу! – визжу я, когда эта мерзость неожиданно взлетает и громко тарахтя крыльями летит от нас в сторону. Слава богу, он не впивается своим шипом в светлый глаз Платона.
– Тише ты, всё, он улетел, спокойно, – успокаивает меня Платон, приобнимает и гладит по волосам.
– Я думала, что такая хрень водится только в Африке, это же как из Джуманджи, – делюсь впечатлениями и вздрагиваю снова и снова, пытаясь выкинуть из головы мысль, что это тварь в лесу не одна, есть ещё сотенка другая.
– У вас разве такие не водятся?
– Может и водятся, но я ни разу не видела.
– Значит, реально, глобальное потепление, – пожимает плечами Платон и мы снова идём к реке, правда, мне уже совсем туда не хочется. – Хотя, я думаю, что жару они не выносят. Ты знаешь, как шершней убивают пчёлы? Они облепляют его такого здоровенного своими маленькими тушками и начинают быстро нагонять температуру крыльями. Бяк-бяк и шершень склеивает ласты от повышенной температуры. Вот так-то.
– А ты слышал, как у него крылья тарахтят? Словно вертолёт, – снова меня передёрнуло.
Платон рассмеялся и спросил:
– Что, на велике с крутой горы уже не так уж и страшно?
– Да уж. Велик лайтово.
Под впечатлением от встречи с шершнем мы доходим до реки, я даже не успеваю услышать шум, как это обычно бывает. Перед глазами сразу предстаёт бурная, но узкая и каменистая река. Местами её поток разделяют надвое огромные валуны. Вода врезается в камни на приличной скорости и пенится, отчего кажется кучерявой.
Берега почти нет лишь небольшой пятачок от протоптанной дороги, у самых кромок русла по обе стороны густо растут ели. Те самые, голубые, в честь которых названа станция.
– Мрачновато, здесь как в фильме ужасов или в сказке, той её части где – делюсь я своим впечатлением.
– Просто солнце уже садится. Утром здесь повеселей, – улыбается Платон.
– Давай пойдём обратно, пока ещё видно всяких шершней, – прошу я.
Платон соглашается кивнув, но сначала притягивает меня к себе. От его сладких губ пахнет жареным арахисом из шоколадки и на языке вкус кофе. Мне нравится. Отвечаю на поцелуй, повиснув у Маркелова на шее.