Будут неприятности (сборник)
Шрифт:
– Право! – возмутилась мать. Ринулась к двери, но остановилась. – У нас сейчас какой развод?
– Михайловы.
– Очень хорошо! Пусть послушает, балда…
– А я ему развода не дам. – Молодая женщина говорит это в зале суда страстно и убежденно.
– У-у-у, – стонет молодой мужчина, отчаянно обхватив голову.
– Не войте, Михайлов, – сурово говорит мать. – Вы в суде. Завтра вы встретите другую девушку, снова женитесь, снова раздумаете… Так и будете мотаться из стороны в сторону…
– Я расписку дам, что
– И расписку дадите, и женитесь. Нет у вас мужской ответственности за свои поступки… Мужского достоинства…
– Достоинство, – Михайлов кивнул на жену. – С ней жить? Да?
– Достоинство мужчины в надежности его слова, Михайлов! – уже мягко продолжает мать. – Вас любят… Поверьте, это так много…
– Мне не надо много! – кричит Михайлов.
– Я его буду любить так, – с силой говорит Михайлова, – что он в конце концов поймет…
– Михайлова! – почти ласково говорит мать. – Это насилие.
– Вот именно! – кричит Михайлов. – Не надо мне любви. Кто ее придумал только, прости господи! Я хочу быть сам, сам… Я хочу быть одиноким… Я идиот… Я ошибся… Так что же мне теперь?..
– Он не ошибся, – говорит Михайлова. – Он меня полюбит…
– У-у-у, – стонет Михайлов.
Мать смотрит на заседателей. У тех ошалелый вид.
– Он успокоится, – говорит Михайлова. – Вы только сохраните семью, и все. Я с ним справлюсь… Я ему докажу. Я ему мотоцикл куплю – его мечту.
– Я ее убью, – тихо говорит Михайлов. – Мне ничего не надо. Христом Богом клянусь! Не разведете – убью!
– Он добрый, – смеется Михайлова. – Он даже слепого котенка не мог утопить.
– А вы смогли? – спрашивает мать.
– Я все могу, – отвечает Михайлова.
Они двое в зале суда. Мать и Лена; мать стоит, опершись на барьер, за которым обычно сидит обвиняемый. А Лена прижалась к колонне.
– Ну что, интересно? – громко спрашивает мать. И голос ее гулко отдается в пустом зале. – Здесь нечему учиться. Нормальные люди в таких вопросах не доходят до суда. Это во-первых… А во-вторых, почему ты вообще здесь? Суд – не место для детей. Не ходи сюда больше…
В зал суда заглядывает женщина. Лена внимательно смотрит на нее, пытаясь вспомнить, откуда она ее знает.
– Ты иди, – сказала мать. – Видишь, меня уже ждут.
– А я ее знаю. Это мама Нилиной, правда? Что у нее?
– Да ничего! Может, еще все обойдется… Ты иди, иди…
Лена пришла к бабушке, потому что ей некуда было себя деть. Бабушка живет в чистой, но видавшей виды коммунальной квартире, где днем никого нет, где попискивают в коридоре вывешенные над дверью многочисленные счетчики, где на стенах висят велосипеды и детские ванночки, где над каждым столиком кухни свой дизайн. Квартира большая, с поворотами. У бабушки здесь громадная светлая комната, на стенах портреты Лениной матери во всех возрастах. Такой же, как у Лены, избирательный плакат на самом видном месте. Швейная машина «Зингер», пузатый довоенный буфет. Кровать с никелированными набалдашниками, застеленная по всем, теперь
– Я бросила музыкальную школу, – говорит Лена с порога.
– Взяла и бросила? – добродушно спросила бабушка.
– Взяла и бросила. Надоело…
– Ну! – сказала бабушка. – Это не причина. Мало ли что может надоесть? Я когда работала, так, бывало, тоже иногда надоедало. А приболеешь дня три, на четвертый бежишь с удовольствием…
– Ну, что ты такое говоришь, ба? – смеется Лена. – Надо же… Бежишь…
– Я тебе правду говорю, – говорит бабушка. – От работы ведь тоже устаешь, и может пригрезиться, что ты ее не любишь…. Может, ты тоже переутомилась на своем пианино?
– Нет! – сказала Лена. – Не в этом дело…
– Смотри, пожалеешь, что не доучилась. Человек – он не все про себя знает. Вот тут, – она показывает на комнату, – нас жило семеро. По тем послевоенным временам у нас были хорошие условия. Комната как дворец. Мама твоя очень к музыке тянулась. Да не было возможности учить. А в тебе она свою мечту осуществляет.
– Нельзя в другом осуществлять свою мечту, – уверенно сказала Лена. – Это глупость.
Бабушка задумалась.
– А по-моему, можно… Вот вы сейчас живете так, как я мечтала жить. И мне это, может, еще лучше, чем если бы это было со мной.
– Сколько лет было дедушке, когда он умер? – неожиданно спросила Лена.
– Сорок один… Сколько твоему папе. Осталась я с тремя детьми и двумя стариками. А Любе было столько, сколько тебе… Вот это было лихо так лихо.
– Что было? – не поняла Лена.
– Лихо – это беда. Беда так беда… С тех пор я седая, с тех пор у меня гипертония. Поэтому все ваше хорошее – мое!
Все это время бабушка что-то делает в комнате. Раздвинула шторы на окнах: «Давай впустим солнышко» – веселее будет»; поправила подзор на кровати: «Вечно он у меня загибается». Как будто чувствуя беспокойство и тревогу девочки, она хочет победить их радостью.
Она даже фартук сняла, чтоб выглядеть нарядной и праздничной.
– Это же я тебе твой стульчик крутящийся для пианино в антикварном магазине купила. Его певица из Большого театра купить хотела, а я вцепилась, – смеется, вспоминая, как это было.
Резко звонят в дверь.
– Да кто же это? – пугается бабушка, явно никого не ожидая. Бежит открывать, за ней идет Лена.
На звонок открылась и дверь соседней с бабушкой комнаты, на пороге встала величественная, гордая старуха, за ней в инвалидной коляске виднеется старик.
– То никого, а то все сразу, – сказала старуха, увидя, что бабушка впускает мать.
– Здравствуйте, Анна Николаевна, – говорит мать старухе, бросая на инвалида непонимающий взгляд, и старик с достоинством кивает ей в ответ.
– Каким ты ветром здесь? – спрашивает мать Лену.
– А ты каким? – отвечает Лена.
Старуха провожает их взглядом, когда они идут в комнату бабушки.
– Мне и угостить вас особенно нечем, – хлопочет бабушка, но из пузатого буфета уже достаются какие-то вазочки, баночки.