Бугатти Широн и Матильда
Шрифт:
– Нет, вы тут домоправительница, а жалование само собой, – не уступает Вася. Вот дотошный же человек!
– Здравствуйте, Мария Ивановна, – говорю я. А что еще скажешь.
– Здравствуйте, Олег, – кивает вроде уже более милостиво. – А что же вы в мазуте?
– А это мы на ферме, – еще шире улыбается Вася. Улыбка у него улетная, я просто плавлюсь от неё. Соображать перестаю. Что же это такое за напасть? – Олег линию починил.
О чем он? Какую линию? Про трактор, что ли?
– Ну, если на ферме, то ладно. Раздевайтесь оба, одежду вашу надо спасать. Я приготовлю домашнее, вам,
– Пойдем в душ, – тянет меня Вася. Непонятно, зачем ему – он вообще не пачкался, только смотрел на мои тракторные манипуляции. Но иду, конечно. В ванной он сразу дверь на защелку, сгреб меня, как медведь.
– Олег, – шепчет, – Олег…
И больше ничего. Только имя. И целует. Одежду стаскивает. Я поплыл сразу. Хочу его так, что разрывает. И не в рот чтобы, а взять, войти в него. И знаю, что нельзя так сразу. Подготовить надо. Но аж трясет, как хочу. К стене привалился, дышать не могу. А он уже и рубашку с меня стянул, и ремень распустил. Руками под футболкой шарит беспорядочно. На колени опускается. Забирает меня в рот. Ах ты б…ять… целует как.
– А-а-а-а-а… Вася… – только и могу стонать.
Хоть бы воду пустил, ведь услышит Марья Ивановна, как я кричу. А подкатывает необратимо. Голова кружится, сердце бухает, кровь в ушах шумит, свет пеленой застилает. Ничего не чувствую, только Васины губы. И кончаю с болью и желанием войти в него глубоко. Отдаюсь, а уже снова хочу. Как будто всего день нам дан перед концом света. Сутки на любовь…
Мысли о душе
Василий
А разве в сутки любовь уместишь? Для неё жизни не хватит. Только время начинает нестись так, что не удержать. Вот вроде только встретились, а уже и вместе, кажется, долго – всю жизнь.
После душа мы в спальню пошли, в кровать упали и… Не сказать, чтобы это для тела было. Нет, конечно, и для тела тоже. Я, может, что и не так делал, но Олега про это не спрашивал. А он и не жаловался. Тепло нам стало вместе, даже горячо.
Вот я его трогаю, ладонью касаюсь, а кажется, что душой сплелся. Как это может быть? Аристарх, настоятель наш в сельской церкви, любит вот это – про душу. Я над ним, грешным делом, подсмеивался. Человеку рабочему, который от земли живет, от трудов своих – некогда особо заморачиваться высокодуховным. Мы с Аленкой остались одни, когда отцу машину конкуренты взорвали, а мать на месте и умерла, как узнала. По телевизору увидела в новостях, так и упала. Аленке было три года, а мне девятнадцать. И начались наши с ней мытарства. Бизнес отцовский у нас добрые люди отжали. Аленку хотели дальние родственники забрать, но это я не дал. Куда же еще и ее? И так у меня никого не осталось. Начал жить в предлагаемых обстоятельствах.
Друг был у отца, а у друга поговорка любимая: "Родина других вариантов не предлагает". Так мне и сказал. И стал я у него на подхвате. Мать хотела, чтобы я на врача выучился, я и сам хотел, а стал ворошиловским стрелком… Про медицинский забыл.
Ничего, справились, потом и долю в деле получил, через время свое открыл. Живу. Аленка у меня ни в чем не нуждается, и от себя я её не отпускаю. Всего и живем врозь, как я в Ольховку на ферму переселился. Тут сестра, конечно, взбунтовалась, из города переезжать отказалась наотрез. Можно понять ее. Но лучше бы, как и раньше, при мне была… Обеспокоился я о ней сейчас, ведь с вчера не звонил. Пойти набрать потихоньку, пока Олег уснул.
Вот смотрю на него – спит в моей кровати. Чудно… Дышит ровно, в запястье вон пульс бьется в жилке, вены прямо под кожей, хорошо видны. И губами я его пульс слышу…
– Вася, ты чего?
Разбудил.
– Ничего… Уснул ты хорошо, я смотрел.
– Иди ко мне, – обнимает Олег. Это, наверно, у нас считается нежно. Тянет на себя, губами мои губы находит. Лежим мы голые, как в раю. А Марья Ивановна права насчет роста – если нас сложить лицом друг к другу, то как раз пахом и докоснемся. Удобно прижиматься и еще, и еще… Вот уже наливается и твердеет, у Олега уже встал, и у меня тоже. И снова рукоблудие взаимное. М-м-м-м-м… Хорошо… Зае…ись, как же хорошо! Сжимает он меня, и гладит, и раскрывает, пальцем большим по головке водит.
– Я кончу так… – шепчу ему.
– Я знаю, – целует меня он. И привычно уже языком рот мой трахает. И рукой дрочит быстро. Не дает опомниться… Тут и все, в руку ему отдаюсь, кончаю.
Что же он такой улетный? Это мы так до вечера в кровати проваляемся. Да и хорошо. Пусть. Ни о чем думать не хочу… а нет… Аленке надо позвонить. Ну, потом, попозже. Сейчас хочу я прижаться тесно и лежать так. Врасти в Олега душой. Видно, прав Аристарх.
– Вася?
– М-м-м?
– Ты вроде загрустил? Или устал?
– Нет.
– А что тогда? – В голосе у Олега тревога. – О чем задумался?
– А смеяться не станешь? – Вихры его спутанные разбираю. Цветом они, как спелая пшеница. Брови большими пальцами обвожу, уши прихватываю. Нравится мне его трогать везде.
– Почему это я должен над тобой смеяться? – почти обижается Олег.
– Потому, что думаю ерунду всякую.
– Расскажи…
– Не знаю… не привык я рассказывать про такое. И думать не привык. Нет, лучше потом… когда-нибудь тебе расскажу.
– А не забудешь? – заглядывает в глаза, смотрит долго.
– Не забуду. Аленке хочу позвонить, вот что, – перевожу я на другое, понятное мне. – Беспокойно что-то мне, как она там.
– Младшая чудит? – Олег отводит глаза, откатывается на другой конец кровати, ложится на живот, подушку под себя подгребает, подбородком в неё утыкается.
– Ну да, случается, а тут еще поцапались мы из-за Матильды. Аленка мышей не любит. – Под подушкой по привычке шарю, но смарта там нет. – Телефон я на кухне оставил. Схожу.
– Вот прямо так? – Олег меряет меня взглядом. – Марья Ивановна не испугается? Или она привыкла?
– Что значит “привыкла”?
– К гостям, перед которыми ты голый расхаживаешь.
До меня не сразу и доходит, что он сердится. Напрягся. И что я такого сказал? Может быть, обиделся Олег, что я отвлекаюсь, думаю о постороннем, когда он тут рядом? Но за Алену я правда тревожусь.
– Я только спрошу, как дела у неё, – оправдываюсь, и выходит по-дурацки.
– Спрашивай, я разве против? – Олег положения не меняет.