Бухарские палачи
Шрифт:
— Вы, оказывается, простак, братец Хамра, — стал успокаивать его Курбан-Безумец. {5}При чем здесь мы? Наше дело сторона. Хозяин государства — эмир, он издает указы-приказы, муллы — хозяева шариата благословляют их, а мы всего-навсего с их приказа и благословения убиваем. Ответственность и грех на их совести. Божий суд — это вам не суд эмира, там вину одного не перекладывают на другого.
— Молодец, Безумец! — воскликнул Кодир-Козел и добавил: — Видно, стареете вы, уважаемый Хамра! Взгляните-ка, братцы, на того, кто долгие годы прозывался «Силачом». Несколько дней резни и руки, ноги у вас дрожат? И пустились еще в раздумья, подходящие разве для
Изменившись в лице, Хамра-Силач вспылил:
— Послушай-ка, ты, Козел! Ты и есть один из мерзавцев, которых я тут крыл. Не смей мерить каждого на свой аршин. А ну, выкладывай, что ты сделал доброго за всю свою жизнь? Ну, хоть спас когда-нибудь котенка, свалившего крынку с молоком? Ты с утра до ночи подлаживаешься к этим злодеям и кроме этого ничего не знаешь. С тех пор, как ты встал на дурную дорожку, что у тебя за заботы? Картежная игра, дебоширство, кутежи? Или еще ты мастак перелезать через заборы к старухам, когда те отправляются на свадьбу или похороны, и тащить, что плохо лежит, ну, к примеру, кувшин для умывания? Ах, да, вот еще твое ремесло — выследить красивых девушку и парня, навести на них эмирскую стражу, а потом грозить им позором. А как получат блюстители нравов выкуп за них, ты за свою «услугу» слизываешь остатки с общего блюда. Если уж на то пошло, ты — ворон, питающийся мертвечиной. Летаешь ты за волком и, как он растерзает ягненка, кидаешься на объедки. Ты падаль — и все тут! Ты недостоин разговаривать со мной!.. А вон этого, — Хамра-Силач кивнул на Курбана-Безумца, — метко прозвали.
Хамра-Силач замолк, бросил под язык щепотку наса и опять задумался.
На дворик, где расположились палачи, опустилась тягостная тишина.
Вскоре ее нарушили арбы, со скрипом въезжавшие в ворота. Палачи повскакали с кошмы. И только Хамра-Силач не сдвинулся с места, не поднял опущенной головы.
Палачи стали нагружать арбы.
Время от времени раздавалось: «Подправь голову; сюда подтяни ноги; следи, чтоб этот не свешивался к колесу...»
Арбы укатили, палачи уселись на кошму, воцарились скорбная тишина и тоскливый покой.
Унылое молчание палачей, молчание, еще более тягостное и тяжелое, чем безмолвие кладбища, прервал Хайдарча. Вскинув голову и вытянув шею, как петух, собравшийся кукарекнуть, Хайдарча сплюнул на пол табак и взглянул на Хамра-Силача.
— Братец Хамра! — Хоть Курбан-Безумец и впрямь ненормальный, а иногда и он говорит умные слова.
— Какое же слово так пришлось тебе по душе? — оживился Хамра-Силач.
— Вот он недавно сказал: «Божий суд — не суд эмира, там не станут тягать за чужие грехи невинного».
— Что же ты отыскал в этих словах умного, — поинтересовался Хамра-Силач.
— Безумец, видать, хорошо осведомлен об эмирских порядках. Уж не знаю, каков божий суд, о нем распространялся тут Безумец, но что эмир только тем и занимается, что за грехи одного преследует других — это точно.
— Что верно, то верно, — подтвердил Рузи-Помешанный.
— Да, так оно и есть, — сказал Хайдарча. — Сам был свидетелем, как ни за что досталось честному человеку. Хотите расскажу?
— Он еще спрашивает, конечно, валяй, — не выдержал палач Маджид, родом из деревни Кахкаши.
— Несколько лет назад начал Хайдарча жил я в тумане [11] Пешкух. Миршаб — начальник полицейской части — был там у нас старый. Вы и без меня знаете, что миршабы во все времена были жуликами из жуликов и предводители воров...
— Когда мы промышляли воровством, нашими начальниками были миршабы; теперь наше ремесло — палачество. Кто же теперь над нами голова? — перебил рассказчика Курбан-Безумец.
11
Туман —
— Неужели не понимаешь? — изумился Рузи-Помешанный. — Воровское дело направляют и возглавляют миршабы, а повелитель и вожак палачей — эмир.
— Не мешайте Хайдарче, пусть рассказывает, — цыкнул на них Хамра-Силач.
— Так как миршаб — предводитель жулья, ему причитается доля от каждой удачной «операции», этим он кормится и одевается, да еще одаривает эмира и его прихвостней.
— Скажи лучше, саранчу, обосновавшуюся при дворе эмира, — уточнил Рузи-Помешанный.
— Пускай, саранчу. Так этой эмирской саранче он сует взятки и подачки... Туман Пешкух уже успели подразорить, и миршабу не хватало средств на все эти расходы.
— Брось толковать нам о том, что ясно как день. Придумай-ка лучше чего-нибудь поновее, — оборвал его Хамра-Силач.
— Погодите, сейчас все расскажу ответил Хайдарча. — Так вот, бедняга наш миршаб, я звал его дедушка миршаб, однажды вызвал меня к себе. Пожаловавшись на скудное житье-бытье, он обратился ко мне: — Хайдарча, сынок! Расходов у меня заметно прибавилось. К тому же дошел до нас слух, что его величество эмир вот-вот пожалует в наши края. Придется преподнести ему пару тюков с халатами да нарядами, коня с праздничной сбруей, не обойтись и без подарков для его свиты. Мне же от трудов моих в этом тумане нет никакой прибыли, веришь ли, даже жалкую теньгу [12] не удалось отложить прозапас {6} , а как бы пригодились мне эти денежки! Вчера я, правда, немного разжился — получил выкуп за двух мальчишек-музыкантов. Но этих денег едва хватит на домашние расходы. Прошу тебя, придумай чего-нибудь эдакое, ну, выгодное дельце, от которого бы и мне перепало тоже.
12
Теньга — бухарская серебряная монета, стоимостью 15 копеек.
Я прикинулся простачком:
— Дедушка миршаб, что же я могу придумать? Вы и сами знаете, не богач я, не могу пожаловать вам из собственного сундука мешочек с монетами.
— Ну, ладно! Я научу тебя. Представь, на этой неделе, в тумане исчезает завидный конь. Тот, в чьих руках он оказывается, гонит его подальше от наших мест, продает, а денежки употребляет в свое удовольствие. Я получаю барыш во славу счастливого завершения дола. Ну как, теперь понял?
— Понял! — ответил я.
— Понял! — передразнил дедушка миршаб.
В то время у меня не было никакого желания пускаться в аферы и впутываться в разные там махинации. Но честно говоря, старик-бедняга разжалобил меня.
— Согласен, коли так, благословите. Придется пожертвовать ночкой. — Сказал я и, получив благословение старика, простился с ним.
На улице я заглянул в чайхану, потребовал себе чайник и сижу чай попиваю. Вдруг вижу — показался человек из кишлака Испани на великолепном коне карей масти. Я был знаком с седоком, окликнул его и предложил ему пиалку чая. Не спешившись, он принял ее. Расспросив его о том, о сем, я перевел разговор на коня. Сразу было видно, что он ухожен: карей масти, бархатистые бока, смоляные ноги, хвост и грива; па лбу, как утренняя звезда, светится белое пятно. Живот, на первый взгляд, чуть великоват, однако по тому, как конь гарцевал и поводил блестящими глазами, можно было судить: в беге он стремителен.