Булавин (СИ, ч.1-2)
Шрифт:
Ватажники разожгли костры и приготовили ужин. Перекусили и попили чаю. Кто-то спел песню, другой пару баек рассказал, и на этом день был закончен. У костра остается один казак, и еще двое незаметно отползают в степь. Это наш караул, который тянет на себе охрану стоянки, и после этого можно спокойно ложиться спать. Однако среди ночи я проснулся, и сам не понял, что же заставило меня прервать отдых.
Попробовал снова заснуть, не получилось. Сел на войлок, на котором лежал, и осмотрелся. Время далеко за полночь. На стоянке ничего необычного или тревожного. Караульный сидит спиной к костру, бдит, а наши спутанные кони чужаков не чуют, и не всхрапывают. Значит, все в порядке. Но настроение все равно препаршивое, давно такого не было. Внутри, как будто струна натянута, какая-то сволочь, постоянно
Расслабившись, наклонился к покрытой пожухлыми травами, сыроватой осенней земле, и всем телом прижался к ней. Лежу минуту, другую, впадаю в состояние полусна-полуяви, и соприкасаюсь с силами природы. Обоняние, слух и все иные чувства усиливаются, и я слышу, как не очень далеко, километров за десять от нас, к Волге бегут сайгаки, которых гонит стая волков. Это не то. Пытаюсь расширить свое восприятие, и вскоре обнаруживаю причину своего беспокойства.
Направляясь в сторону Нижнего Чира, на шлях выходит конница, сотни четыре лошадей, и пусть я не вижу чужаков, но дрожь земли выдает любителей путешествовать по ночной степи. Кони, не кованные, и несут на себе всадников, степных воинов. Они идут в ночь, с опаской, от Кубани, и это не калмыки, которым некого остерегаться в наших землях, и если перебирать варианты, то неизвестные всадники, скорее всего, ногайцы.
Итак, закубанцы между нами и Нижним Чиром, и мне кажется, что я знаю их конечную цель. Наша ватага отбыла из Астрахани двадцать второго сентября. И все это время, впереди, опережая нас на один конный переход, по дороге вдоль Волги, а затем по Царицынскому шляху, двигался командарм Каспийской армии Максим Кумшацкий со своим конвоем. Он фигура влиятельная и знаменитая, и пару раз мы замечали в степи юрких одиночных всадников на быстрых конях, которые проскальзывали по Холмам Эргени между нами и полусотней казаков Кумшацкого. Подозрительно это и думается мне, что степные хищники караулят атамана, так сильно насолившего персам и кызылбашам в этом году. Впрочем, я могу и ошибаться, но это и не важно. Ясно, что утром начнется нападение на казачий городок или попытка перехватить командарма в дороге, и мой отряд там пригодится в любом случае.
Встряхнув головой, я встал на ноги и, громко свистнув, выкрикнул:
– Казаки! Подъем!
Ватажники вскакивали с мест и хватали оружие, которое даже ночью было под рукой у каждого.
– Что случилось!?
Этот вопрос задал мой заместитель Сергей Рубцов.
– Беда рядом ходит, - ответил я.
– Ногаи на Нижний Чир идут. Собираем лагерь, седлаем коней и выходим на шлях!
Казаки недовольно зашептались между собой, мол, чудит атаман, но приказ не оспорили, быстро собрали свои вещи, вспрыгнули в седла и мы тронулись в путь. Луна еле выглядывает из-за туч, ватага выходит на шлях и, без дозоров, плотной кучкой, устремляется на запад. До укрепленного казачьего городка Нижний Чир около двадцати верст, и если отряд доберется к нему без приключений, а степные налетчики окажутся плодом моего воображения, я буду этому искренне рад, померещилось, да и ладно. Однако я в себе не сомневаюсь, и уже через час скачки были обнаружены выходившие из степи на дорогу многочисленные следы копыт некованых лошадей.
Ватага делает остановку, и со мной рядом останавливается Рубцов.
– Ты был прав!
– Прав, - согласился я и посмотрел на идущий скопом отряд.
– Браты, к бою! Зарядить пистоли и ружья!
Продолжаем движение вперед. Кони чуют наше возбуждение и готовность вступить в скорую схватку, и тоже горячатся. Они несут нас по пустынному ночному шляху, по следам закубанских лошадей, и в первых предутренних сумерках, ватага оказывается на небольшом холме, в полуверсте от Нижнего Чира. Смотрим вниз и видим, что ворота городка открыты, а возле них кипит сеча, с полсотни конных казаков бьются против более чем трехсот степняков-ногайцев, в национальной принадлежности врагов я не ошибся. Наверное, это конвой Кумшацкого, который стремился пораньше выехать из поселения,
– Сбросить ковровые сумки в овраг!
– Командую я, и когда лошади освобождаются от лишнего груза, который свален в заросли густого бурьяна, шашка вылетает из ножен и новый приказ: - Вперед, молодцы! Выручим земляков! Держаться плотнее! Поначалу без шума, а как начнется бой, берем закубанцев на "Ура!".
Мой голос услышали все. Лошади срываются с места, несут нас с небольшой высотки на равнину и, прижавшись к гриве Будина, я первый врезаюсь в серую и мохнатую массу ногайцев. Мощной грудью, мой жеребец отталкивает чужих лошадей и прорывается в середину вражеской сотни, прямо под хвостатый бунчук из рыжих конских хвостов. Под ним полноватый мужик лет сорока в полосатом халате, что-то кричит, указывая на городок, и я уверен в том, что это один из ногайских командиров. Для меня это удача, и без всяких раздумий, чуть приподнявшись на стременах, я опускаю клинок на его голову. Рука чувствует усилие, наверняка, с одного удара вражину срубил и, повернувшись в седле полубоком, острием шашки я достаю правое предплечье второго степняка, того, который был с сотником рядом и держал бунчук.
Хвостатое древко падает, а я кричу:
– Ура-а-а!
Ватажники уже слева и справа, они подхватывают мой клич, и все вместе, единой массой, расшвыривая и круша ногаев, мы проламываемся к казакам Кумшацкого, которые получив поддержку, заметно приободрились. А вот и сам знаменитый командарм, машет саблей, отбился от очередного степняка, и окликает меня:
– Никифор, ты что ли!?
– Он самый, дядька Максим!
– Сколько с тобой казаков!?
– В атаку тридцать человек пошло. Сейчас не знаю.
– Пока вы свежие, к воротам пробейтесь, а то моим развернуться тяжело.
– Понял!
Взмахнув шашкой, отбиваю копье, которым меня пытался пырнуть какой-то вонючий джигит, и командую:
– Ватага! По левому краю от казаков Кумшацкого пробиваемся к воротам! Ломи степняков!
Повод влево! Кони поворачивают и, круша всех, кто попадает нам под руку, мы проламываемся к стенам городка, и оказываемся у сломанных разбитых ворот. Сколько со мной людей, считать некогда, но больше десятка. Мы мчимся вперед и снова оказываемся в сече. Городские караульщики порублены и посечены, их трупы валяются рядом с поваленными створками, но из поселения спешат вооруженные кто и чем жители, и пытаются сбить два десятка ногайцев. И снова мы вовремя. Шашка свистит и, сверху вниз, сечет одного степняка, а за ним следом другого.
Эта схватка продолжается недолго. Казаки из городка наседают, недобитые закубанцы отступают, и на моих глазах, двое чубатых здоровяков в белых рубахах, в которых они спали, дубинами забивают низкорослого ногайца, не успевшего удрать в поле. Ворота отбили, однако бой не окончен. Степняки все сильней наседают на конных казаков, которые жмутся ближе к стенам.
– Рубцов!
– кричу я.
– Здесь!
Мой заместитель обнаруживается рядом, и я говорю ему:
– Я назад, а ты с местными казаки прикрой наше отступление.
– Понял!
Резкий поворот назад, бью жеребца стременами, несколько длинных лошадиных прыжков, и опять конная свалка, в которой я пытаюсь пробиться к Кумшацкому.
С гиканьем, на меня мчится грузный и плечистый батыр, овечий тулупчик на его теле распахнут, рот исказил крик, а лицо распаренное и злое. В его руке покачивается длинное копье и, если бы я растерялся, то меня как бабочку на булавку насадили, но все эти штуки мне знакомы. Очередной удар по бокам Будина, он злится, и делает резкий рывок в сторону. Ногаец проскакивает мимо, а я, перегнувшись в его сторону, бью вражину в шею. Приземистый степной конек уносит своего уже бездыханного всадника, а я нахожу командарма и докладываю: