Булавин (СИ, ч.1-2)

Сахаров Василий Иванович

Десятник против обычая не пошел, поднял кубок, кивнул в сторону Михайлы Кобылина и его невесты, и провозгласил:

– За счастье молодых!

– За счастье!

Гости, ватажники и пограничники, все кто был в состоянии стоять, сидеть или хотя бы полулежать, поддержали Аверина. Звон кубков и чарок, разнесся в морозном воздухе крепостного двора. Люди выпили и новый возглас пограничного десятника:

– Горько!

Эхом Аверину отозвались две сотни голосов, снова поддержавшие его:

– Горько!!!

Молодые встали и поцеловались, а когда они сели на свое законное место во главе праздничного стола, Аверин посмотрел на меня и мотнул головой в сторону, мол, отойдем. Так и есть,

не погулять авторитетный казак приехал и, провожаемый встревоженными взглядами односумов и жены, я отошел к ближней жаровне, возле которой мы с десятником и остановились.

– Помощь твоя нужна, Никифор.

Ходить вокруг да около Аверин не стал и сразу перешел к делу.

– Чем могу, тем помогу, Евграф. Что от меня требуется?

– Тут дело такое, сразу не объяснишь, - старый казак протянул над жаровней мозолистые загрубевшие руки, погрел их, и спросил: - Ты знаешь, что у меня ногайцы всю семью истребили?

– Слышал об этом.

– Так вот, это были воины из орды Чар-Аслана, которого калмыки под Нижним Чиром распушили.

– Я там был.

– Знаю, - десятник на миг смежил веки, и продолжил: - После этого разгрома, хан к персам на Кавказ ушел, а все его кочевья в верховьях Кубани остались. Прошлый год они еще как-то вместе держались, а этим летом их кубанские казаки и черкесы начали гонять, правитель-то, к врагам перебежал, к персам, то есть, значит, они сами по себе. И теперь от всей орды Чар-Аслана осталось всего несколько родов, которые пока как-то избежали грабежа соседей, и сами по себе кочуют. Один из таких родов сейчас недалеко остановился, на реке Куго-Ея.

– Степняки, значит, поближе к границе решили прижаться?

– Да. Однако долго они на месте не простоят и вскоре дальше пойдут. Куда, не знаю, но думаю, что под крыло какого-нибудь сильного хана попросятся.

– Сколько воинов в кочевье?

– Не больше полутора сотен.

– И ты предлагаешь, чтобы мои ватажники перешли границу и на территории закубанцев налетели на это кочевье?

– Все правильно. Ты родственник Петра Булавина, владетеля Эльбузда, и тебе за налет на это отколовшееся кочевье ничего не будет. Было бы время, я бы в Черкасск поехал и свою вольную ватагу собрал. Но еще день-два и уйдут копченые, а мне именно этот род достать нужно.

– А он чем-то от всех других отличается?

– Для меня да. Это род Тукай, тот самый, который меня жены, сына и двух дочерей лишил.

– Тукай, переводится как Радуга, - задумавшись, сам себе сказал я и, оглянувшись на праздничный стол, принял решение: - В общем, так, Евграф, дай нам час на подготовку и приведение себя в порядок, и мы выступаем.

Аверин крепко схватил меня за плечо и, наклонившись к моей голове, жарко прошептал:

– Благодарю, Никифор. Ты меня правильно понял, и я этого не забуду.

– Подожди благодарить. Вот сделаем дело, тогда и скажешь добрые слова.

Спустя полтора часа, отослав к дядьке Петру Афанасьевичу Булавину в Эльбузд двух казаков с известием о своих намерениях, под благословение пьяного столичного попа, восемь десятков хорошо вооружившихся ватажников на свежих верховых лошадях вместе с несколькими вьючными, покинули крепость и направились строго на юг. Рысь, шаг, чтобы не утомлять животных, мы двигались неспешно, и заснеженная степь верста за верстой ложилась под копыта наших коней. Прошел какой-то отрезок времени, и мои казаки, многие из которых под воздействием алкоголя покачивались в седле, стали приходить в себя. И как это бывает, некоторых ватажников пробило на нервные шуточки, мол, только что, выпивали и мяско кушали, а тут, нате вам, вперед, в налет на закубанцев. Впрочем, вскоре смех прекратился, так как мороз поджимал, а к Куго-Ее, за половину недолгого зимнего дня никак

не доедешь и, перейдя Мечетку, а за ней Малый Эльбузд, к вечеру, отряд остановился в неприметной глубокой балке.

Из веток обломанного бурей старого карагача казаки быстро развели небольшие костерки, на которых грелись котелки с водой для чая и взвара. Накрытые попонами лошади хрумкали насыпанным в торбы овсом. Где-то далеко пел свою тоскливую песню волк-одиночка. А над головой сияли крупные звезды, и казалось, что до них можно дотянуться рукой. Благодать. Что еще нужно воину в походе перед битвой, чтобы настроиться на спокойный лад, отсечь от себя всю суету мира, проблемы и заботы? Пожалуй, что ничего. Вот только если песня или беседа с хорошим человеком. Но на песни, по понятным причинам, сейчас запрет, а вот поговорить, хоть с тем же самым Авериным, вполне можно.

– Евграф.

Окликнул я смотревшего на огонь десятника.

– Что?

Он оторвал взгляд от пламени.

– Расскажи, как так случилось, что ты семью потерял.

Аверин посмотрел на собирающихся вокруг казаков, которые подсаживались поближе, в невеселой усмешке скривил губы и, подкинув в огонь перекрученный кусок темно-красного дерева, сказал:

– Дело давнее, можно и рассказать, чтобы вы, хлопцы, в бою с ногайцами злее были. Случилось это в одна тысяча семьсот первом году, как раз под конец декабря. Только-только война с османами закончилась и началась Северная война. Я тогда до сотника поднялся, и вскоре должен был полковником стать, так как в армии Шереметева в бою при Эрестфере, что под Дерптом, отличился. И пока я на чужбине геройствовал, моя семья здесь, в хуторке под Кагальницким городком жила. Пограничье тогда прикрыто было плохо и несколько кланов из орды Чар-Аслана, во главе с родом Тукай, пошли в набег на казачьи земли. Городки по Кагальнику и дальше они взять не смогли, а вот несколько хуторов выжгли, и всех людей полонили. После этого копченые обратно в Кубанскую степь кинулись, а Лукьян Максимов, атаман войсковой, собрал, кого смог, и за ними вдогонку помчался. Было, почти догнал находников, но те, чтобы себе бегство облегчить, всех полонянников посекли и все-таки ушли. Это недалеко отсюда случилось, верст шесть-семь и, как мне односумы говорили, там целый овраг неузнаваемыми трупами был забит. Так я лишился всех своих родных, а как узнал, что случилось, бросил полк, дезертировал и с той поры по пограничью гуляю, ногайцев высматриваю и режу их без всякой жалости.

– Неужели никто не уцелел?

Спросил Аверина Семен Кольцо.

– Слух был, что несколько детей ногайцы поперек седла кинули и с собой увезли. Но если бы за них хотели получить выкуп, то давно бы с кем-то из родни связались, а такого не было. Значит, нечего себя пустыми надеждами тешить, если и уцелел кто, то таких детей в турецкую или персидскую неволю продали.

Кто-то из ватажников хотел задать еще вопрос, но я увидел, что в глазах старого воина сплошная тоска, взмахнул ладонью и приказал:

– Заканчиваем разговоры! Всем отдыхать! Завтра в бой!

Казаки расходились по расчищенным от снега делянкам, на которые был накидан бурьян, поверх него стелили толстый войлок, накрывались дополнительными попонами и ложились спать. Следующий день должен был принести ватаге схватку с исконными врагами и всем нам требовался хороший спокойный сон.

Однако так сложилось, что ближе к утру задул сильный северный ветер, который принес с собой снежную метель. В связи с этим, пришлось полдня просидеть в балке, и только когда ветер немного стих, ватага продолжила движение, которое затруднялось большими сугробами. Так что к следующему вечеру мы только перешли Средний Эльбузд и сам Эльбузд. До Куго-Еи не дошли несколько километров и снова остановились на ночлег.