Булавин (СИ, ч.1-2)
Шрифт:
Песня стихла и, держа в поводу своего верного Будина, я шел рядом с колонной и вслушивался в разговоры бывших крепостных рабов, а ныне вольных людей, которые шли биться за свою волю, за Тихий Дон и Правду, и понимал, что таких людей не сломить. Сжимая зубы и надрываясь, именно они и их потомки, вытянули на себе Россию-мать, били шведов, ляхов, турок, французов, японцев и немцев. Они шли в огонь, и выходили из него израненные, но живые. И пока есть такие люди, до предела терпеливые, но не забывающие обид и не прощающие зла, яростные в бою русичи, понимающие кто они есть и ради чего на этот свет родились,
Россия. Москва.16.04.1708.
Этот день Алексей Петрович Романов, по указанию своего отца, самодержца всероссийского Петра Первого, оставшийся в Москве, посвятил инспекции старого Кремлевского дворца, сильно пострадавшего во время последнего великого пожара. В сопровождении нескольких человек, под весенним дождем, он бродил из одного здания в другое. Царевич смотрел на проломы и трещины в стенах, осыпавшуюся штукатурку, мусор и, валяющиеся под ногами, выбитые пожарными двери, и от вида такого беспорядка и хаоса, сердце его сжималось в недобрых предчувствиях.
Закончил он свой путь в небольшой домовой церквушке, купол которой зиял рваными дырами, сквозь которые вниз лились тонкие дождевые струйки. Слюдяные окошки были выбиты, полы подгорели, под потолком летали мелкие птички, и кругом было полнейшее запустение. Однако здесь по-прежнему висели знакомые ему с самого раннего детства древние иконы и, глядя на печальный лик Христа, на одной из них, Алексей смог немного успокоиться и собраться с мыслями.
Позади царевича стояли приставленные к нему люди Федора Юрьевича Ромодановского, весьма темные личности, официально охраняющие его, а на деле, следящие за каждым его шагом. Алексей повернулся к ним и, глядя прямо в глаза старшего из преображенцев, дьяка Мухортова, широкоплечего полноватого крепыша, как можно уверенней, сказал:
– Я хочу остаться один и помолиться. Выйдите.
Мухортов кивнул подбородком и вместе со своими людьми вышел наружу. Царевич остался один, вздохнул полной грудью, расстегнул тесный мундир, опустился на колени перед иконой и, посмотрев на лик Иисуса, привычно зашептал Символ Веры:
– Верую во единого Бога Отца, Вседержителя, Творца неба и земли, видимым же всем и невидимым. И во единого Господа Иисуса Христа, Сына Божия, Единородного, иже от Отца рожденного прежде всех век; Света от Света, Бога истинна от Бога истинна, рожденного, несотворенного, единосущного Отцу, им же вся быша. Нас ради человек и нашего ради спасения сошедшего с небес и воплотившегося от Духа Святого и Марии Девы, и вочеловечившегося. Распятого при Понтийском Пилате, и страдавшего, и погребенного. И воскресшего в третий день по Писанием. И возшедшего на небеса, и сидящего одесную Отца. И паки грядущего со славою судити живым и мертвым, Его же Царствию не будет конца. И в Духа Святого, Господа, Животворящего, Иже от Отца исходящего, Иже с Отцом и Сыном покланяемся и славим, глаголившего пророки. Во единую Святую, Соборную и Апостольскую Церковь. Исповедую едино крещение во оставление грехов. Чаю воскресения мертвых, и жизни будущего века. Аминь!
Закончив молитву, Алексей перекрестился и встал с колен. Затем, еще раз прошелся по церквушке, в которой ему было так спокойно, и хотел выйти наружу. Однако появился его основной надзиратель и настоящий хозяин Москвы,
Подойдя к Алексею, Ромодановский поприветствовал его:
– Здравствуй, Алешка.
– Здравствуй Федор Юрьевич, - ответил царевич и спросил: - Ты здесь по делам или меня искал?
– По делам, но и тебя увидеть хотел. От Петра Алексеевича письмо пришло.
– И что пишет батюшка?
– Воюет со шведами и мелкие пограничные сражения ведет, Смоленск укрепляет и на всех дорогах засеки строит...
– А что относительно меня?
– Недоволен тобой царь-батюшка.
– Как же так, Федор Юрьевич, ведь я все по его слову делаю?
Князь посмотрел на царевича, криво усмехнулся и сказал:
– Делать-то, ты делаешь, Алешка, да только не радеешь о сих делах, и равнодушен к ним, а от этого и не выходит у тебя ничего. Петр Алексеевич приказал Москву спешно укреплять, а ты, что творишь?
– Делаю все, что только возможно. Старые укрепления подновляю, по стройкам езжу и слежу, чтобы чиновники не воровали. И не моя вина, что все выходит не так, как надо. Помимо меня укреплениями еще десять разных чинов занимается, и никто из них мне не подчиняется. Я требую исполнения царского указа, а мне в лицо смеются, и за дурачка держат.
– Верно, нет единой руки, которая бы за все отвечала и это упущение, но и ты хорош. Крестьян жалеешь, рабочий день для них сократил, а помимо этого от важного труда их отрываешь и отправляешь церкви паленые восстанавливать.
– Моя вина, - согласился Алексей, - но не могу я оставаться в спокойствии, пока храмы в запустении стоят. Опять же с остальными поручениями справляюсь.
– Нет, и там у тебя успеха не имеется. Чернь к тебе равнодушна.
– Но я ведь слышал, как мне славу на улицах выкрикивали...
– Это мои люди кричали, а простой люд не видит тебя следующим царем, и то, что ты их бережешь, да на церкви все свои деньги жертвуешь, никого особо не волнует.
– Ну, а рекруты, князь!? Батюшка приказал выслать к нему в армию три тысячи крепких мужиков в солдаты, и я все сделал в срок. Здесь-то меня за что ругать?
– Из твоих рекрутов, царевич, только тысяча триста человек до войска добрались, да и те, половина больны и в строй не гожи.
– Но как же так?
– А вот так. Четыреста рекрутов бежало, тысяча заболели и в деревнях остались, а больше трехсот перемерли. Ясно, что опять не ты один в этом виноват. Кроме тебя еще интенданты были, которые обувь, одежду и продовольствие воровали, и офицеры неопытные, и весна сырая, и поспешность движения к границе, вот и получаются такие потери. Однако рекрутский набор был поручен тебе, и потому, спрос с тебя.
– И что мне теперь делать? Как перед батюшкой оправдаться?
– Слушай меня, и бог даст, все выправим, тем более что Петр Алексеевич желает, чтобы ты стал крестным отцом его полюбовницы Катьки.