Бульвар Ностальгия
Шрифт:
срок, так тебе, лишенец, должно быть понятней моего. Компрометируешь
звание советского гражданина. Раз. Якшаешься с представителями вражеских
голосов и их подпевалами. Два.
– Я… Да… вы… Какие голоса… Какие подпевалы… Вы меня с кем– то
путаете… – Благонравов попытался удержаться на пошатнувшихся рубежах.
– Молчать, отщепенец! Тунеядствуешь – три.
– Я учусь. Выступаю с концертами в подшефных колхозах…
– Закрой рот, Моцарт хуев,
светит тебе статья, но не политическая, как ты здесь наивно полагаешь, а
капитальнейшая УК 201 часть вторая – «злостное тунеядство». Я лично. Слышь
ты? Лично! Охарактеризую тебя перед судом лет на пять, не меньше. И пойдете
вы, мосье Дали, в такие дали, что вы и не ожидали, – удачно скаламбурил
Иванов. – Смякитил? У меня твои буги-вуги роги-ноги… – Иванов бросил на
стол фрагменты чьих-то художественных работ, – во где сидят! – Следователь
постучал ладонью в области печени.
– Но это не мои! Я музыкант, а не художник… Вы меня явно с кем-то путаете…
– А мне до жопы. Твои, не твои. Тут, брат, важен результат! – Иванов
окончательно смял защитные линии противника.
Но в эту минуту в кабинете зазвонил телефон.
– Как… Почему… Это не входит в разработку… – требования голоса на другом
конце провода явно вызывали у следователя сложнопостановочную реакцию, -
кто… откуда… так точно… разрешите выполнять…
Закончив телефонный разговор, Иванов отвратительно хрустнул пальцами,
закурил и неожиданно сменил градус допроса.
– Закуривай, Тимур, – Иванов протянул подследственному сигарету -
поговорим по-мужски. По-доброму, так сказать…
Благонравову показалось, что это был не просто звонок, а какой-то удачный
поворот молекул, атомов и всяких там протонов-позитронов в мироздании в его
пользу.
– Да, да, да…. конечно… поговорим… по-мужски… почему нет… я готов…по-
хорошему… – прикуривая сигарету, пообещал Тимур. – Я вас-с-с вни…мате…
льно слу…у…шаю.
– Ну, вот и отлично. Вот и ладненько. Ты успокойся, соберись. Не надо бояться
черта раньше времени. Вы ж меня все за зверя держите… Ведь так? А я-
никакой не зверь. И зла тебе, парень, не желаю. Его знаешь ли, Тимур, сам себе
человек на свой зад находит. Он ведь как, человек думает? Вот он думает,
борюсь я с властью. Как вы ее там называете? О! Софьей Власьевной! Фиги ей
в кармане кручу. Письма на «вражеские голоса» пишу. Иду, одним словом,
праведным путем… Оно, конечно, может и так. Только ты же должен знать,
куда пути эти праведные ведут. На Колыму
она… Колыма эта, Тимурка, пострашней самого ада будет. Честное партийное
слово даю. Я там два года сержантом в ВВ оттрубил. Так что сужу не
понаслышке… И задача нашей организации и меня, как ее представителя,
указать человеку, в данном случае тебе, куда может привести выбранная тобой
скользкая дорожка. Пойми, Тимур, ты не прав. Хотя, в принципе, ты– парень
хороший. Я характеристики твои просмотрел. Комсомольскую анкету. Наш
парень. Голову даю на отсечение – наш! Фамилия у тебя правильная. И имя
наше – звонкое. Родители, поди, в честь Тимура назвали? Только вот незадача -
не ту ты команду себе подобрал, парень. Прямо скажем, шушера, а не команда -
спекулянты, отщепенцы и шизофреники. Один этот, как его, Ште… -
следователь запнулся и посмотрел в листок. – Шпильман чего стоит. Только я
тебя прошу, ради твоего же здоровья, не говори мне, что слышишь это имя
впервые.
– Нет, не впервые. Я его хорошо знаю. Мы с ним вместе в консерватории
учимся. Только он на фортепьянном отделении. Отлично знаю. Да что говорить,
мы с ним с самого детства дружны! Его отец моим первым музыкальным
учителем был…
– Ну, вот и молодец! – остановил перечисления Иванов. – Я ведь говорил, что
ты наш парень. Советский! Все понимаешь. Всех знаешь. Если и дальше
будешь так соображать, выйдешь отсюда переродившимся человеком. Новым,
стало быть, человеком! Жизнь станет, Тимурка, лучше – жизнь станет веселей.
Уж ты поверь, парень, слову бывалого чекиста.
– Ну, выйти от вас просто так невозможно, тем более, новым человеком. Вы же
от меня чего-то потребуете взамен. Ведь так?
– Потребуем, но немного. Для начала я хочу, чтобы ты пересмотрел свое
отношение к жизни. Вышел, так сказать, на магистральное направление. В этом
кабинете не только судят, но и блюдут, так сказать, права человека и дают
надежду. Понял-нет!? Надежду. Вот понюхай – Иванов сильно потянул
ноздрями воздух. – Чуешь – нет, как ею тут пахнет.
На самом деле в ивановском кабинете никакой надеждой не пахло, а несло
такой тоской, бедой и безнадегой, перед которой даже запахи смерти казались
просто верхом парфюмерной промышленности. Долго еще этот запах носила на
себе одежда Т.Благонравова – вытертый джинсовый костюм «Wrangler»,
полосатый свитерок и помнившие времена «большого скачка» китайские кеды.