Бульвар Постышева
Шрифт:
Видишь, опять пришел семьдесят первый год, и ты родилась.
Радуйся и плачь — тебе жить… и вновь встречать меня!»
Но, зная с кем она сейчас. Добавляю:
«Я взял тебя на три года и вернул тебя тебе улучшенной. Усовершенствованной, более богатой и менее прихотливой в сексе. Ты рада? Теперь он твой. Я обточил твои углы, отшлифовал поверхность и внутренность, оттер, ошкурил, прилизал. Теперь ты ему лучше подходишь. Пользуйся и благодари. И продолжай делать вид, что ты всё ещё любишь».
Лично я теперь уже не представляю, как бы жил, останься с тобой. Ты продолжала бы ездить в командировки и на соревнования со своими сотрудниками, после которых у меня пышнее колосятся рога. Твоя дочь-подросток доставала бы меня своими вопросами и подростковыми дерганьями, шантажом, что, якобы, уёдет к папе и тогда я буду знать… А я помню, как просыпаясь утром, ощущал «папу» на краю нашей с тобой кровати — он смотрел телевизор, ждал, пока ты оденешь дочь, чтобы он мог свозить её куда-то там к вашим родственникам. А я голый, под одеялом, должен был здороваться с ним, и лежать, ждать, пока вы натянете свои колготки. Да я просто разорился бы на ваших колготках!
Гораздо приятнее вспоминать то, когда я ушел, а ты вернулась к мужу. Мне было приятно, что ты мечешься меж мной и им, и постоянно забегаешь ко мне в постель. И я всё время подогревал твои чувства, как мог. Тебе очень хотелось спать с писателем, и я доставлял тебе такую радость. Я разбрасывал по столу, испещренные моим почерком, листы, карандаши, ручки, стаканы с остатками чая или кофе, очки (не знаю зачем, я не носил очки) и сигареты. Сверху лежал листок, который ты любила перечитывать, укутанная в сырое полотенце, вытирая мокрые волосы и влажные глаза:
«Фильм о безумной любви, неумолимой силе, бросающей людей в объятия друг друга, хотя они понимают, что не могут быть вместе!»
Глупая, если бы ты читала книги… Но тебе хватало того, что ты читаешь рукописи. Это давало мне возможность узнать, увидеть, почувствовать то, что чувствуют известные писатели, когда подбрасывают рукописи своей любимой. Впрочем, этот трюк срабатывал не только с тобой. Мне нечего сказать! Живи с миром.
Да, Господи, даже курить можно бросить, так чего же говорить о бабах — можно бросить любую! «Ой, девки, вы не поверите!»
2000 год.
№ 8 (блокнот)
Я иногда пишу «без разбору», всё, что приходит на ум, как говорила одна моя знакомая: «как наивный чукотский мальчик» свои песни. Однажды в Москве мне пришлось всю ночь просидеть на вокзале в ожидании поезда. А что было делать? Метро в час закрывается, поезд приходит в пять, такси очень дорого, если ехать от дома до вокзала. Пришлось прибыть на метрополитене в первом часу и сидеть до утра. Чтобы скоротать время, я купил блокнот и начал описывать все, что происходит вокруг, что я чувствую, слышу и вижу. Эффект оказался неожиданным. Один присест, так сказать, безостановочного написания длится сорок минут. (Видимо в школе нас приучили к этому.) Потом перекур минут десять-пятнадцать с учетом дороги до выхода из здания вокзала и обратно, и снова письмо. Пять присестов — пять часов. Ночи, как не бывало. Я достаю блокнот, перечитываю и заново ощущаю момент ожидания, первую встречу и вспоминаю, чем все закончилось на вокзале и после — теперь-то я это знаю:
«00:19. 6 апреля 2001 года.
Сижу на Павелецком вокзале. Душно. Липкая рубаха противно прилипла к спине. Материал, из которого она сшита, не пропускает воздух (не дает, как говорится, дышать телу), поэтому сижу потный, словно завернут в полиэтиленовый мешок.
Что я тут делаю? Хороший вопрос.
Сам ещё не понимаю, чем кончится моё ожидание — радостью, разочарованием, трагедией или я просто уйду.
В 05:10 прибудет поезд из Астрахани. В шестом вагоне этого поезда приедет человек, которого я и жду. Я думаю (чуть было не написал «в любом случае»), это моё последнее ожидание этого человека. Последняя встреча. Может быть, это последняя глава тех самых «Астраханских записок», которые я задумал ещё 19 февраля. (Нет, не задумал, которые начались.) Но, как бы там не было, у меня 5 часов чистого времени, спать не удобно на этих железных скамейках-стульчиках (слишком низкая спинка), поэтому, купив блокнот, я решил писать.
По крайней мере, когда я это делал в октябре-ноябре, ночи «горели» довольно быстро.
Вот и сейчас, оглянувшись на вокзальные часы, я увидел 29 минуту. Стало быть, за полторы странички текста я срубил 10 минут.
9 страниц — час.
45 страниц — 5 часов.
(Дурацкая привычка экономиста сразу высчитывать математические штучки — дурная привычка — вторая натура.)
Количество листов в блокноте 70 — значит, хватит, если не баловаться иллюстрациями.
Ну, да не будем отвлекаться.
Итак, я сижу на Павелецком вокзале, липкий и оглохший от, в общем-то, не шумного вокзального звукового оформления (кто-то шумит моечной машиной-полотером, где-то что-то объявляют, доносится телемузыка, говорят замученные люди, шаркают ногами и изредка гремят бутылками бичи). За окном ночная Москва…
Отвлекся: только что подошёл молодой человек в белой рубашке и в «золотом» галстуке, с пиджаком на пальце за плечом, как Есенин. Кстати, такой же белокурый, хоть и аккуратно подстриженный. Попросил чего-нибудь купить покушать, так как не может уехать уже 3 дня. Сам он из Дзержинска, Нижегородской области. Судя по свежекупленной рубашке (складки от укладки) и ударению в слове «Дзержинск» — мне кажется, он меня обманывает (Я был в Дзержинске — там ударение все делают на первом слоге). Как бы там не было, я дал ему червонец и попросил не мешать. Он извинился, поблагодарил и ушёл в сторону буфета.
Так потихоньку проходит время: 0:42
Продолжим: За окном ночная Москва: и темная и освещенная одновременно. Граница между освещенными улицами, домами и дорогами и ночным небом и междудомьем — очень резкая. Вот поэтому непроглядная темень между домов и в небе и слепящая яркость фонарей дает эффект темно-яркой ночи.
Сам не пойму к чему я это пишу, наверное, чтобы после когда-нибудь вновь прочувствовать эту атмосферу ожидания утреннего поезда из Астрахани (ночь-то только начинается).
Жутко ушел в сторону. Пойду покурю и начну о главном. 0:47.
0:57. Я снова на вокзале.
Скоротал время.
За спиной администрация ссорится с цыганами, а «моё» место занял какой-то человек, но я продолжаю.
Всех немного смущает мой вид: человек в костюме, белой рубашке и галстуке, сидит на вокзале ночью и что-то пишет. Бьюсь об заклад, подойдет милиция (хотя документы у меня в порядке и их проверяли при входе в зал ожидания).
В сущности, неплохо придумано писать во время ожидания. Читать — тоже неплохо, но писать, по-моему, лучше — тренируешь мозговые извилины и «жжешь» время с пользой (ведь, всё это может когда-нибудь я вставлю в свою очередную книгу,*** может быть).