Бульвар Постышева
Шрифт:
И подпись в соответствующем стиле, чтобы не казаться назойливым.
P.S.: «У меня сегодня лирическое настроение — видимо, с пахмару не отошел. Но ты в это перед сном вникни».
Вот, пожалуй, и всё, что я хотел поведать по этому поводу.
Вовунькин отец
Вовунькин отец Анатолий Владимирович, случайно встретил меня у своего подъезда и сказал:
— Подымимся к нам.
Дома никого не было.
— Проходи, — сказал он, пока сам пошел в свою комнату, положить толстый кожаный портфель и переодеться в домашнее.
Выйдя из комнаты, он поставил чайник и предложил мне сесть на кухне за стол. Я сел.
— Сколько матери дали?
— Семь с половиной.
— Много! — задумчиво произнес он. — Что делать думаешь?
— Жить, — первое, что пришло в голову, ответил я.
— Правильно, — подтвердил он. — А на что?
Вопрос, разумеется, интересный. Как объяснить взрослым людям, которые честно проживают жизнь, на что живет подросток, у которого мать в тюрьме, отчим выгнал из дому, а закон не позволяет работать по несовершеннолетию? Разве мог я ему сказать, что мне с одной зоны присылают «Попугаев», чеканки (никому не нужные), ещё какую-то «кустарку», которые можно, якобы, продать, а с другой зоны присылают деньги за чай и водку. Плиточный чай стоил в магазине 97 копеек, на зоне он отлетал за 3 рубля, а по праздникам — за пять. Водка, стоимостью четыре двенадцать, уходила за червонец, по праздникам — за двадцать пять. Канал доставки и перевода материального в денежные знаки уже был поставлен — я не нуждался особо в деньгах. На мне были дорогие шмотки, и кое-что хрустело в карманах. Но как это объяснить уважаемому человеку? Но я взял и объяснил, как есть. Чего я буду ему мозги-то компостировать.
— Что у тебя по русскому? — после паузы спросил Анатолий Владимирович.
— Трояк будет.
— Нет! Тебе поступать надо. Я с Верой переговорю — она тебя подтянет.
Вера — Вера Александровна — Вовунина мать, учитель по русскому языку и литературе, но, к счастью, не в нашей школе.
— Спасибо, — отвечаю, ещё не понимая, как она меня подтянет.
— Договорились — каждый день приходишь к нам на дополнительные занятия. Вечером я с ней проговорю, и определимся, в какое время. Вова тебе скажет. Хорошо?
— Как скажете.
— Куда поступать-то думаешь?
— В мед.
— К тетке?
— У-гу.
— Правильно. На свете есть три профессии: учитель, военный и врач.
(Его старший сын Серега, Вовунин брат, был, кстати, военным врачом).
Мы выпили чаю с бутербродами, а потом он сказал:
— В пятницу в Голоустное едем на уток, собирайся — с нами поедешь. До воскресенья.
— Класс! — обрадовано ответил я.
Побывать с ним на охоте… да я только об этом и мечтал!
Вовунькин отец, как я уже упоминал, по национальности — немец. Не буду пересказывать его непростую судьбу, чтобы опять чего-нибудь не напутать, скажу только, что он воевал за Советский Союз, имел боевые ордена и медали и человеком был (царствие ему небесное!) настоящим! Но, как немец, он был настолько пунктуальным, практичным и дотошным в мелочах, что, несомненно, является национальной чертой. Если он покупал охотничье оружие, то это оружие было «вылизано» и подогнано, как полагается. Если он делал охотничий нож, то такому ножу позавидуют все. Если он шил себе охотничью одежду, то она была удобна и практична (не могу избавиться от этого слова, говоря про Анатолия Владимировича!), что до сих пор Вовунька чувствует себя в ней на охоте, как младенец в пеленках. Я, грешно сказать, очень люблю фильмы про немцев и книги, про Вермахт, особенно мне нравится их форма и оружие — несомненно, это пришло от Вовуниного отца. Не думаю, что это плохо — немцы умеют делать вещи. Он тоже умел. «Папа Гейц» — так звали его на охотоведческом факультете сельскохозяйственного института. Так он и остался «Папой Гейцем» — легендой факультета!
Речка Голоустная, прежде чем раствориться своими водами в Байкале, делала немыслимые виражи и спирали, превращая прибрежную зону в богатые дичью болота. По правую сторону от течения реки расположилось село «Большое Голоустное». Слева — сопки, покрытые сосновым лесом. Долина реки напоминала саванну — плоская, как поверхность стола, и желтая трава в человеческий рост местами.
Мы разбили лагерь на левом берегу — ближе к лесу. Палатка, мангал, брёвна, которых тут было в избытке, по непонятной причине, сложенных в штабеля. Накачали резиновую лодку и обустроили на ближайшем озерке засидку, среди тех же бревен и травы. Поставили чучела. Нас было четверо: Анатолий Владимирович, его сыновья Сергей и Володя и я. На первую вечернюю зорьку ушли они втроем, я остался охранять лагерь.
Солнце садилось в Байкал. С моря тянулись табуны уток. Вспышки выстрелов. Шум волн на Байкале и залпы выпушенных зарядов долетали до палатки и моего костра, на котором варился ужин. Наполненный запахом трав, байкальского прибоя и пены, свежестью соснового леса, воздух кружил голову. Огонь разбрасывал искры в вечернюю мглу. Бурлила похлебка. А утки всё тянули и тянули табунами из моря над нашим скрадком.
Вечером, у костра, потроша подстреленных крякв, мы говорили о природе, о Байкале, о жизни. Не хотелось спать — хотелось вот так сидеть с родными людьми и говорить, говорить, говорить!
На следующий день были бекасы, кряквы, чирки, чибисы, крохаль, туманы, сырость болот, мокрая лодка, резиновые сапоги, запах пороха из стреляных гильз, снова костер, звезды, травы, Байкал, разговоры, похлебка, настоящая мужская жизнь и дружба навеки отцов и детей! Эх, бляха! Жалко, у меня не было отца!!! Спасибо, Господи, что у меня есть Вовуня, его отец, брат и охотничьи просторы!!!
Штри-шок
Ольга сидела в слезах.
— Что случилось?
— Гольда потерялась!
Эта маленькая желтая гнусятина, которой разжёвывали мяско, чтобы накормить, которая спала вместе с людьми на одной кровати и ещё ворчала, если её задевали ногой, эта ленивая псина, не слезающая с рук, потерялась. Где?
— Родители к Женьке ездили, она из машины выбежала и… потерялась….
— Да не реви ты! На зоне потерялась, что ли?
— Да-а-а-……
— Твою мать! А родичи-то куда смотрели?
— Не знаю! Гольда пропала…
Конечно, пропала. Если её зеки поймали — уже сварили суп — домашнее животное, чистое, хоть и мелкое.
— Ну, что поделаешь, Олька? Не плачь. Я тебе другую собачку куплю.
По знакомству, у каких-то породистых родителей, за «бешеные» бабки я купил ей карликового добермана, но уже нормальной окраски. Маленькая такая чучелка, но симпатичная, потому что, наверное, я купил. Назвали Кнопка. У Ольги отлегло от сердца. Хотя она со вздохом ещё вспоминала Гольду.
Через неделю от Ткача пришла малява о том, что Гольда в зоне, жива, и за неё требуют выкуп — полтинник.
Я собрался, поехал. Высвистел Ткача на крышу. Перетерли. Перекинул на электроде бабки и стал ждать, когда вывезут Гольду.