Бумажный Тигр 3
Шрифт:
Крамби говорил, что мистер Олдридж, на котором держалось все предприятие, ушел в отставку два года назад. Это значит, он два года сам стоял у штурвала, справляясь с неблагоприятными ветрами и выбирая курс – изрядная нагрузка для человека, которому не исполнилось и тридцати.
Со вторым этажом он покончил за полчаса. И к концу этого срока ощущал себя так, будто преодолел по меньшей мере милю по горной дороге, а не шествовал по хорошему паласу. Напряжение, которое он поначалу ощущал, как будто отпустило, но он все равно не позволял себе расслабиться, пристально разглядывая каждый угол. Ничего. Впустую. Может, третий
Третий этаж, по всей видимости, был отведен для руководящего персонала и ближайших сподвижников Крамби. Здесь уже не было паласа, его место заняли бархатные ковровые дорожки, что до мебели, Лэйду неловко было даже прикасаться к ней, не то что попытаться водрузить на нее свое бренное тело. Настоящий шик, но не вычурный, кичливый, как во многих торговых домах, а хорошего тона – кто бы ни выбирал ее, он обладал несомненным вкусом по этой части.
Каждый из здешних кабинетов, пожалуй, мог бы потягаться с гостиничным номером первого класса. Здесь не было печатных машинок, зато имелись роскошные телефонные аппараты систем «Грэй-Белл» и «Эддисон», украшенные слоновьей костью и никелем. В одном из кабинетов Лэйд обнаружил арифмометр системы Однера, огромный и тяжелый, напоминающий водруженный на письменный стол двигатель в латунной оболочке. Черт побери, одна только эта штука должна была стоить целое состояние – больше, чем вся его лавка зарабатывала за год.
Курительная комната, в которой он оказался следом, отчего-то навевала мысли о будуаре какой-то великосветской и дорогой куртизанки. Много драпировки из дорогой ткани в сочетании с изящными кофейными столиками и прелестными кушетками создавали почти интимную атмосферу, ботинки же совершенно тонули в густейшем ковре. При виде турецкой оттоманки[19], поверх которой лежало по меньшей мере полдюжины изящных подушечек, Лэйд невольно ощутил предательскую слабость в ногах.
Но часовые стрелки были равнодушны к комфорту. Как и прежде, они были устремлены точно вверх, туда, где на циферблате подразумевается ноль, демонстрируя полное отсутствие угрожающих течений.
Нет, понял он вдруг, если что-то и заставило меня покинуть лавку, это не опасение за жизнь Крамби. И не пятьдесят золотых кругляшков, любезно отсыпанных им из мошны на корм для престарелого тигра.
Это мистер Жеймс Атрик Олдридж. Финансовый чудотворец, несчастный старик, вынужденный бросить свой корабль, и уважаемый в Новом Бангоре джентльмен. Человек, которого я никогда в жизни не видел, но который в силу каких-то обстоятельств неплохо со мной знаком. А еще – нелепо и трагически умирающий в такой неподходящий момент…
Вернувшись в кабинет с арифмометром, который отчего манил его своей механической монументальностью, Лэйд принялся бессмысленно кружить вокруг него, точно собака, которая несколько часов тряслась в кэбе и которая, выбравшись наружу, тянет одновременно ко всем столбам в округе.
Что Ты задумало в этот раз, древнее чудовище? Угрожаешь ты мне или просто заставляешь впустую клацать зубами, наслаждаясь моим замешательством? А может, это символ, намек, часть кода? Ход фигуры в какой-то хитрой партии, о начале которой мне не потрудились сообщить?..
Лэйд задумчиво пощелкал кареткой, разглядывая цифры, не заключавшие в себе никакого смысла. Он еще раз взглянул на брегет, зная, что увидит на циферблате. В последний миг ему показалось, что корпус из фальшивого серебра немного нагрелся, а часовой механизм, спрятанный внутри, натужно заскрипел, как старый шлюзовой механизм на Темзе. Минутная стрелка едва заметно шевельнулась на своем месте, как бы задумавшись, и… вновь застыла неподвижно. Лэйд лишь покачал головой.
Нулевая отметка. Ноль баллов из двенадцати по шкале Меркалли-Левиафана[20].
Какие бы дела ни проворачивал на бирже «Олдридж и Крамби», сверхъестественного внутри него не больше, чем внутри подержанного фортепиано. С нескрываемым облегчением Лэйд защелкнул крышечку брегета и опустил никчемный амулет в жилетный карман.
Интересно, что испытает мистер Крамби, узнав, что его Контора только что спустила пятьдесят фунтов впустую? По меньшей мере, досаду. Дельцы ужасно не любят платить, не получая ничего взамен. Ну, подумал Лэйд, шаря взглядом в поисках лестницы, надо думать, Бангорский Тигр закончил здесь свою работу, теперь мне надо думать, как надлежит джентльмену. А именно – как бы побыстрее обналичить чек…
***
Переговорить с Крамби с глазу на глаз он так и не успел. Едва лишь спустившись на первый этаж, он убедился, что за время его отсутствия атмосфера разнузданного торжества и не думала стихать, напротив, вышла на новый уровень, сделавшись подобием небольшого, замкнутого внутри элегантного бежевого особняка, урагана. Урагана, совладать с которым уже бессильна была человеческая воля и унять который, кажется, не мог даже полномочный владелец компании мистер Энджамин Крамби.
Кто-то уже завел патефон, отчаянно фальшивящий на высоких нотах и скрипящий на низких. Начав с заунывной второй симфонии Брамса – столь меланхоличной, что впору было задуматься о самых ужасных вещах мира – счетах из аптеки, сырой брюкве и подагре – он очень быстро переключился на разнузданные ирландские песни, в такт которым джентльмены и дамы охотно стучали туфлями по ковру. Кто-то, желая, видимо, продемонстрировать остроумие, украдкой поставил пластинку «Уэллермэн[21]», купленную, вероятно, из-под полы в Шипси, наполнив залы тревожным шорохом волн, похожим на треск костей в ветхом гробу, поверх которого тяжелые голоса затянули:
There once was a ship that put to sea
The name of the ship was the Billy of Tea…
Лэйд невольно вздрогнул. Знали бы эти беззаботно веселящиеся люди хотя бы о малой толике сил, заложенных в этой песне старых китобоев, надолго утратили бы желание праздновать. Если кто-то в Новом Бангоре и был способен оценить ее по достоинству, так это Капитан Ахав, которого позабыли пригласить на праздник. Уж он-то бы посмеялся, сполна оценив ее… Впрочем, опасения Лэйда были напрасны. Как ни разгорячена была публика, как ни горячило кровь шампанское, силы разума еще возобладали над толпой – шутника отчитали, пластинку выкинули прочь, а патефон переключился на фривольную, надсадную, легкомысленную, но все-таки куда более безопасную «Покарэкарэ-ана[22]».