Бумажный Тигр 3
Шрифт:
– Как хорошо, что вы пришли, - пробормотала она, вцепившись в его рукав, - Я ждала этого. Если кто-то еще в силах нас спасти, это вы. Знаете, у меня даже душа обмерла, когда я услышала ваши шаги. Вы будто святой, сошедший в ад. Храни вас Господь, мистер Лайвстоун!
Он попытался осторожно отстраниться, но поздно, она впилась в его рукав точно стрекоза своими крохотными коготками. Она тоже измождена, понял Лэйд, измождена этой страшной и тяжелой атмосферой, этими миазмами, а еще сильнее – страхом. Как и все прочие люди, бессмысленно скитающиеся по коридорам и пялящиеся в пустоту. Она прижалась к нему так
***
Удивительно, еще минуту назад она, даже изможденная, уставшая, с искусанными губами, манила его как женщина, сейчас же Лэйду показалось, будто он держит в объятьях перепуганного ребенка. Ее лоб, обрамленный мелкими завитушками волос, прижимался к его подбородку. Ее судорожное дыхание обвевало его щеку.
Он не попытался отстраниться, хотя, как джентльмен, должен был приложить для этого некоторое усилие. Но ему отчаянно не хотелось прикладывать этого усилия, тело даже обмерло, точно механизм, лишенный энергии, лишь бы только не выпускать мисс ван Хольц – маленькую, дрожащую, испуганную, обессиленную мисс ван Хольц – из объятий.
И только потом он услышал смех. Не человеческий смех. Жуткий, как дребезжание гильотины, смех демона.
«Не сомневайтесь, мистер Лайвстоун, каждый из них непременно найдет возможность побеседовать с вами. Как минимум, чтобы прощупать почву и убедиться, что дело не оборачивается против него. Как максимум… Чтобы заручиться вашей помощью, сделавшись вашим союзником. Перетащить на свою сторону».
Это был голос Полуночной Суки. Нематериальный, не существующий, воссозданный его воображением. Но слова… Слова эти, произнесенные Розенбергом не так давно, он помнил хорошо.
Лэйд ощутил слабый запах духов мисс ван Хольц – что-то неведомое ему, отдающее не сырым крахмалом и уксусом, как слежавшиеся товары в лавке, не гноем и мочой, как люди в импровизированных палатах вокруг, а морской солью и медом. Ощутил запах ее волос – что-то от молодой лошади, от жимолости, каштановой коры и костра. Запах ее пота – приятно солоноватый, напоминающий вино с карамелью. Смешавшись воедино, эти запахи превратились в тончайшую серебряную цепочку, протянувшуюся по всему его телу, от немощных подагрических ног до пальцев рук, впившихся в шелк ее платья.
Это не был отрепетированный момент, безотчетно ощутил он, сжимая ее в каменеющих беспомощных объятьях, это был порыв – душевный порыв человека, увидевшего в нем, ворчливом грубом старике, спасение. И приникнувшего к нему так, как может приникать юная женщина. Робко и в то же время отчаянно, ища покровительства, защиты и, может быть, ласки. Черт, может, он вовсе не такая старая коряга, как сам пытался вообразить. У него нет ни природного обаяния Крамби, ни его состояния, но…
«Нюх, - безжалостно произнес Розенберг голосом Полуночной Суки, - Каждый из них обладает превосходным нюхом, хоть и по-разному устроенным. Иначе на такой должности не удержаться. Они все подумали об этом. Кто-то чуть раньше, кто-то чуть позже. Или вы думаете, что они ни о чем не догадались?..»
Размяк, подумал Лэйд. Размяк и устал, опять позволил чужой слабости
Высвободиться из ее объятий было непросто - ее маленькие пальцы цеплялись за его пиджак очень крепко, так, что приходилось разжимать их по одному. Но он сделал это – один за другим.
Она выглядела растерянной. Почти ошеломленной. Отрывать ее от себя было то же самое, что отрывать ребенка. Лэйд ощущал себя предателем. Человеком, швыряющим в воду беспомощного щенка.
– Хватит, - тихо попросил он, надеясь, что его не услышат в палатах, - Довольно, мисс ван Хольц. Если вы хотите выразить мне благодарность за работу, которой я занимаюсь, будет довольно открытки. Пришлете ее в Хукахука, я скажу адрес.
Она взглянула на него с удивлением. Будто не верила, что ее отстранили, так мягко и в то же время уверенно. Будто не понимала, что случилось и только сейчас, хлопая ресницами, обнаружила, на краю какой пропасти стояла.
– Бога ради, извините меня, мистер Лайвстоун, - она дернулась, как от удара, - Я не хотела, я не должна была, я… Я просто надеялась на поддержку, на что-то человеческое, на… На то, что здесь еще остались люди, а не... Простите меня, я не сдержалась. Слишком многое навалилось за последнее время…
Ее глаза могли быть лукавыми, как у многих детей солнечной Полинезии, могли быть прозрачными, как у благословенных дочерей холодного старого Альбиона. Но такими, какими они сделались в это мгновенье, Лэйд их еще не видел. Холодными, очень спокойными, устремленными на него в упор, немного задумчивыми. Глаза молодой змеи, подумал Лэйд, еще не потерявшей свойственное всем юным созданиям очарование, но успевшей понять губительную силу своего яда.
– Прошу извинить меня, мистер Лайвстоун, - она произнесла это с той особенной учительской сухостью, от которой ощущаешь себя не столько человеком, сколько карикатурой на него, наспех накорябанной мелом на доске классной комнаты, - Мне отчего-то сделалось не по себе. Минутная слабость. И она уже прошла. Что вам угодно здесь?
Лэйд не смог бы воспроизвести подобные интонации при всем желании. Не стал и пытаться. Вместо этого он бросил внимательный взгляд на тот участок ее платья, который сейчас был пуст, но на котором он отчетливо помнил брошь в виде вырезанного из янтаря листка. Судя по тому, как она рефлекторно подалась на шаг назад, взгляд этот был замечен и произвел должное впечатление.
– Мне нужен мистер Синклер. Я слышал, ему недавно сделалось хуже и мистер Крамби распорядился положить его в архивном отделе под вашей опекой.
Мисс ван Хольц осторожно кивнула.
– Коридор за моей спиной. Третья дверь по левую сторону.
– Благодарю, - он попытался сердечно улыбнуться, хоть и знал, что она не ответит на эту улыбку, - Очень вам признателен за помощь, мисс ван Хольц.
Не улыбнулась. Не ответила. Даже не повернула головы в его сторону.
Будто Лэйд Лайвстоун, почтенный джентльмен и демонолог, растворился в воздухе еще до того, как закрыл за собой дверь.
***
– Мистер Синклер? Мистер Синклер!