Бунт Афродиты. Tunc
Шрифт:
Я немного постоял, наблюдая, как гаснет свет над розоватолиловыми холмами и лощинами азиатского берега. Потом пошёл обратно на виллу. Ктото уже зажёг в комнатах керосиновые лампы, и вокруг их белого шипящего пламени плясали резкие тени. Я побрил своё отражение, прыгающее в зеркале ванной, и облачился в летний костюм, который захватил с собой. Я умиротворённо сидел на боковой террасе, когда увидел среди деревьев фонарь, медленно приближавшийся к вилле. Фонарь нёс толстый мажордом, который встречал нас на пристани. Он поклонился, и я без лишних слов медленно последовал за ним по крутой тропинке через сады и кустарник туда, где в некоем зале (который мне трудно было представить) поджидал меня к обеду мой хозяин Иокас Пехлеви.
(Какое удовольствие вспоминать обо всем этом, дорогой мой дактиль, потому что, кажется, это было сто лет назад.)
Было немного
В непропорционально огромных руках он держал кусок проволоки и плёл «колыбель для кошки». Мы обменялись внимательными взглядами; я был застигнут врасплох разноречивыми впечатлениями — острыми, как град стрел. Я сразу ощутил, что нахожусь перед человеком, обладающим невероятной силой, духовной силой, если угодно; и в то же время, — словно электрический ток пробежал по мне, — возникло ощущение, будто и мои мысли, и содержимое карманов просмотрено и проанализировано. Мне было не по себе, так бывает, когда встречаешься с медиумом. Но вместе с тем возникло и другое ощущение — что это человек наивный, чуть ли не глупый и болезненно нервный. Он был одет, один бог знает почему, в длиннополый сюртук, как у приходского священника, и шапочку из ангорской шерсти — в такой вечер одеться подобным образом значило добровольно терпеть пытку. Может, так он хотел соблюсти некие формальности при встрече с незнакомцем? Не знаю. Я глядел не отрываясь на это странное лицо, завитые волосы, пиратские колечки в ушах и чувствовал, как ко мне необъяснимым образом возвращается спокойствие. Когда он вставал, видно было, что, мало того что, дородный, он ещё был и небольшого роста; но у него были очень длинные руки и огромные ладони. Ладонь, что пожимала мою, была влажной от волнения — а может, ему было просто жарко в его нелепом одеянии? На шее у него было две ленты, одна — ордена Почётного легиона, принадлежность другой я не мог установить. Он ничего не говорил, мы просто трясли друг другу руки. Он жестом показал мне на свободный стул. Потом закинул голову и разразился смехом, который мог бы показаться мне зловещим, если бы я не успел проникнуться к нему такой симпатией. На клыках у него блестели золотые коронки, отчего его улыбка казалась кровожадной. Но зубы были красивые и ровные, губы — румяные. Лицо было смуглое — как «копчёное», и, хотя он казался крепким мужчиной средних лет, в волосах уже начала пробиваться седина.
— Наконецто, — сказал он, — вы добрались до нас. Я извинился, что не приехал сразу, такая, мол, уж у меня привычка вечно все оттягивать.
— Понимаю, у вас есть другие дела, и деньги вас не интересуют.
Я поспешил уверить его, что он ошибается.
— Так говорит Графос, — откликнулся он, бросая проволоку в корзину для бумаг, и задумчиво похрустел пальцами. Несколько мгновений он сидел глубоко погружённый в себя, затем лицо его преобразилось, подобрело. — Видите ли, Чарлок, он совершенно прав; мы не можем терять время, особенно в подобных делах. Вы раздаёте эти устройства бесплатно, разве не так? Так вот, я скопировал одно и сделал чертежи и описание, чтобы его запатентовать. На ваше имя, разумеется. То есть что бы ни случилось — вы можете не захотеть заниматься им дальше, — изобретение останется вашим и его не смогут у вас украсть. — Он замолчал и долго со скорбным выражением смотрел на меня. — Мой брат Чулиан сделал это для вас. Он руководит европейским отделением фирмы, которое расположено в Лондоне. Он настоящий оксфордец, этот Чулиан. — Взгляд его стал затравленным, тоскующим. — Я, знаете, нигде не бывал дальше Смирны. Но когданибудь…
Я сердечно поблагодарил его за столь любезное участие, которое он принял во мне; он справедливо полагал, что я не знал бы,
— Очень рад, что вы довольны. Чулиан заодно составил проект договора, чтобы вы изучили его. Бенедикта привезла его с собой, и сегодня вы его получите. На мой взгляд, он даёт слишком много преимуществ одной из сторон, но Чулиан таков во всем! — Он вздохнул, восхищаясь братом. Казалось, он сейчас расплачется от нежности к нему. — Он ведёт себя как принц, а не как деловой человек. — Затем, враз посерьезнев, сказал: — Моё замечание вызвало у вас недоверие. Почему?
Он был совершенно прав, он безошибочно угадал мои мысли.
— Я подумал, насколько я некомпетентен, чтобы разобраться в деловых бумагах, и надеюсь, вы дадите мне время посидеть над ними, — сказал я запинаясь.
Он снова засмеялся и хлопнул себя по колену, словно услышал хорошую шутку.
— Ну конечно, у вас будет время подумать. Но вы наверняка уже решили, как обезопасить себя, не так ли?
Я понял, что он знает, что я собирался посоветоваться с Вайбартом, прежде чем чтото подписывать. Я кивнул утвердительно.
— Давайте выпьем за это, — бодро сказал он, направляясь в угол комнаты, где тускло поблёскивали графины и блюда. Он налил мне стакан огненной мастики и положил на подлокотник моего кресла кусок сырного пирога. — Но есть коечто более серьёзное, чем эта ваша игрушка. Чулиан говорит, что мы должны постараться договориться относительно всех ваших новых изобретений. У вас уже, наверно, есть коекакие замыслы, правда? — Он нетерпеливо вскочил и, продолжая говорить, принялся расхаживать по комнате, на этот раз, чтобы унять раздражение. — Ну вот! вы опять встревожились. Я слишком тороплюсь, как всегда. — У него было забавное произношение, в котором сквозили сильные интонации турка из Смирны, и слова он выговаривал небрежно, словно выучил их со слуха, но никогда не видел написанными.
— Я не встревожился, — ответил я. — Просто это очень неожиданно, подобная идея не приходила мне в голову.
Он фыркнул и сказал:
— Наверно, мой брат изложил бы наше предложение более… поджентльменски. Он говорит, что я вечно веду себя как торговец коврами. — Он выглядел несчастным и нелепым в своём чёрном длиннополом сюртуке. — В любом случае он прислал проект договора — о совместном сотрудничестве, — чтобы вы взглянули на него. — Он потрогал ямочку на подбородке, с секунду пристально смотрел на меня и наконец сказал: — Нет, тревожиться не о чем. Не торопитесь. Обдумайте все как следует.
— Хорошо.
— Не волнуйтесь. Когда все обдумаете, тогда и решите, хотите присоединяться к нам или нет. Условия выгодные, к тому же ещё никто не оставался недоволен фирмой.
Я изо всех сил старался не думать о Карадоке и его выпадах в адрес фирмы, чтобы этот обезоруживающий, но волевой коротышка не прочёл мои мысли. Я кивнул с умным видом. Он подошёл к двери и крикнул «Бенедикта!» голосом пронзительным, похожим на крик ястреба, тут же сменившимся на почтительновластный. Потом вернулся и замер в центре комнаты, уставясь на свои ботинки. Я оглядел комнату, настолько тесно уставленную всяческой мебелью и украшениями, что она походила на магазин. Дорогой хронометр на стене. Серебряные с инкрустацией дуэльные пистолеты в футляре. Тут я уловил тошнотворный запах гниющего мяса. В углу на жёрдочке спал сокол в бархатном клобучке. Время от времени он шевелился, и тогда тихонько звенел колокольчик у него на лапе. Наконец дверь отворилась и вошла темноволосая девушка с портфелем, который она положила на кресло. Я подумал, что она похожа на девушку, которая наблюдала за нашей высадкой из рощи на холме. Она стала в тени от лампы и сказала с презрением:
— Что это ты так вырядился?
Ледяной тон заставил Иокаса Пехлеви съёжиться, он стал чуть ли не вдвое меньше, согнулся и сложил руки, будто моля о прощении.
— Ради него, — ответил он. — Ради мистера Чарлока.
Она смерила меня взглядом и лёгким кивком ответила на мой поклон. У неё было холодное красивое лицо, обрамлённое блестящими пышными чёрными волосами, которые были собраны на затылке свободным узлом. Высокий белый лоб сиял спокойствием, но когда она закрывала глаза, поворачивая голову от одного собеседника к другому, можно было ясно представить, как будет выглядеть её посмертная маска. Пухлые губы были прекрасно очерчены, но постоянно кривились, выражая пренебрежение или презрение. В ней была надменность, какую может себе позволить только дочь богача; но все это не вызвало у меня мгновенной неприязни, а напротив, возбудило интерес.