Бунт Афродиты. Tunc
Шрифт:
Он встал и посмотрел в тёмный сад. Пока мы разговаривали, с моря полз густой туман и окутывал пролив под нами; слышались приглушённые сирены и колокола пароходов, осторожно плывущих к городу. Воздух был прохладен и влажен. Я подумал, что пора расстаться с хозяином, но он не хотел отпускать меня, пока мы не заглянем в тёмный старый амбар, где были устроены вольеры для его охотничьих птиц. Я предположил, что предложение было сделано лишь из вежливости: действительно, рассмотреть чтонибудь было невозможно, поскольку внутри стояла почти полная тьма. Я смутно различал силуэты птиц, шевелящихся на шестках. Иокас уверенно шёл между вольерами, тихонько посвистывая, проверяя ремешки, которыми соколы были привязаны за лапы, к жердочкам. Вонь гниющего мяса была почти невыносимой, и я чувствовал, как блохи прыгали с грязного каменного пола на мои щиколотки.
— В эти выходные мы отлично с ними поохотимся, — бодро крикнул он. — Если у вас есть к этому интерес.
Я не стал отказываться, потому что, хотя и был равнодушен к охоте, вспомнил темноволосую девушку с соколом на руке. Её видение пробудило во мне некоторое
— Прекрасно! — воскликнул он. — Прекрасно!
Мы выпили по последней на террасе, потом появился мажордом с фонарём, чтобы проводить меня обратно в дом для гостей. Ноги плохо слушались меня, хотя голова была болееменее ясной. Мы договорились, что следующий день я проведу в Полисе, советуясь с кем сочту нужным, и вернусь к вечеру с катером. Старый евнух помог мне медленно спуститься с холма, приноравливая шаг к моему, и наконец я вновь оказался на своей террасе. Он вошёл в дом, чтобы зажечь лампы. Я стоял, вдыхая сырой ночной воздух. Не было ни неба, ни моря, ни звёзд. Я плыл на маленьком балконе, как на плоту, сквозь клубы тумана. Выполнив свои обязанности, слуга поклонился и пошёл обратно вверх по тропинке. Ночной туман поглотил его сразу, будто упал занавес. Из рощицы над домом донёсся голос девушки. Её не было видно в темноте, но я слышал тихий ласковый голос, обращённый к птице на её руке, повторявший снова и снова, с разными интонациями, одни и те же слова: «Гельдик гель улялюм». Бесплотный голос плыл вниз по холму и затихал в ухе. Я почувствовал искушение позвать её по имени — чему сам очень даже удивился. Но вместо этого забрался под влажные простыни и уснул неспокойным сном, в котором виделось, что голос исходит от большой птицы, а не от женщины. Странный булькающий ласковый голос, похожий на звук, который издаёт вскипающая пузырьками вода в наргиле, — звук одновременно нежный и бесстыдный. Сладостный, как зов горлицы, и резкий, как шипенье змеи. Огромные крылья простёрлись надо мной в темном небе, страшные железные когти вонзились мне в плечи, и я закричал. Затем долгое стремительное падение. Но я упал в один из павильонов Сераглу, и трое слепых гнались за мной по длинным коридорам и залам. Они ориентировались на звук: когда я замирал, они в растерянности останавливались с поднятым ятаганом в руке. Уловив моё дыхание, они снова бросались ко мне. Я проснулся, обливаясь потом от ужаса. Туман немного рассеялся, и над водой плыл бледный серп луны. Я рухнул обратно в постель и долго боролся с бессонницей, прежде чем снова провалиться в трясину сна. Разбудило меня солнце, бьющее в глаза. Оно заливало террасу и окна маленькой комнаты. Больше того, к моему удивлению и смущению, я увидел Бенедикту Мерлин, которая сидела на перилах и смотрела на меня. Рядом с ней стоял портфель, который вчера я забыл взять с собой. Лицо её было серьёзно, даже напряжённо, словно она сосредоточенно о чемто думала, глядя на меня, пока я спал. Я пробормотал «доброе утро», приглаживая встрёпанные волосы, она кивнула в ответ. Её лицо осталось попрежнему серьёзным, даже озадаченным.
— Вы ждали, пока я проснусь? — спросил я с досадой. — Почему же не разбудили меня?
Она вздохнула и ответила:
— Я считала до ста. И тогда бы разбудила. — Она соскочила с перил и отряхнула руки от цветочной пыльцы, а может, листовой прели. — Я вам принесла это, — сказала она, показывая на портфель. — Лодка уже прибыла и ждёт вас.
— Вы собираетесь с нами в Полис?
— Нет, — помотала она головой. — Не сегодня. Да и зачем?
— Ну, не знаю… поболтали бы.
— Поболтали? — спросила она на высокой ноте и глядя с неподдельным удивлением, словно чьёто желание поболтать с ней было для неё в невероятную диковинку.
— Что же тут такого?
Она отвернулась и — почти застенчиво — прошептала: «Мне надо идти». Она пересекла тропинку и мёдленно пошла вверх по холму. Я стоял в пижаме и смотрел ей вслед. У края рощи она остановилась и обернулась. Я помахал ей, и она помахала в ответ — но както нерешительно.
Повернулась и исчезла среди деревьев.
Я занёс портфель в комнату и торопливо оделся, зная, что терпеливый Сакрапант ждёт меня, сидя на кормовом люке «Имоджен», элегантный, но чопорный, как богомол или высокий кран в доках.
Я, как приличествует, извинился, что заставил себя ждать, и был дружно прощён всеми; скоро мы уже с воем неслись мимо берега Босфора, снимая носом белую стружку с мраморной поверхности моря и оставляя за собой глубокий след. Приближавшийся город был словно роспись на огромном театральном занавесе — колеблющаяся, молочнобелая, угадываемая, с контуром, дрожащим, как марево. Прекрасно было сидеть в нескольких дюймах от воды, полностью отдавшись ощущению движенья, и смотреть на несущуюся навстречу водную гладь. В такие мгновения мысли блуждают по своей прихоти, уносятся к созвездиям, к облакам. Я подумал о способности Иокаса читать чужие мысли, сравнил с собственной: никакой эзотерики тут нет. Если мысленно сосредочиться на комто, сосредоточиться понастоящему, можно увидеть его астральное тело, находящееся, так сказать, в развитии: можно провидеть, каким оно может стать. Так, с иронией вопросил я себя, уж не значит ли в таком случае, что все мы — маленькие Фаусты? И скажи, умник, что ты провидишь в гладком благостном облике мистера Сакрапанта, который сидит рядом с тобой, держа в руках священный портфель, оказавший такое странное влияние на мою жизнь. «Сакрапант? Гм. Дай подумать». Все это было до того, как он свалился с неба. Слова возникли сами собой: «Дело 225. Илайес Сакрапант. Всю жизнь слушал турецкую музыку — трансцендентально монотонную музыку. Жена только что
Вайбарт жил за Перой, в скромном, но удобном домике с пальмовым садом. Здесь же он и занимался делами, большей частью касающимися людей бизнеса. Гостиная была превращена в офис с немногочисленными папками с документами и гостеприимно распахнутым буфетом, полным бутылок. Внимательно, но быстро он просмотрел бумаги, которые я достал из портфеля, и в изумлении разинул рот. Потом поднял роговые очки на лоб и сказал:
— Господи Иисусе, приятель, ты самто это читал? Я утвердительно кивнул, добавив:
— Но я не юрист и не обнаружил никаких подвохов.
— Подвохов! — Он издевательски засмеялся и в возбуждении прошёлся по комнате. — Дорогой мой, ты обратил внимание на скользящую шкалу авторских отчислений, на размер предварительного гонорара? Подписывай договор о сотрудничестве не раздумывая, слышишь? Они предлагают тебе не только роялти за твои изобретения, но и продвижение их на рынке; и, словно этого недостаточно, ещё обеспечить всем необходимым все, какие вздумаешь проводить, эксперименты. — Он сел и на секунду задумался. — Даже не знаю, что сказать. Если хочешь, я посмотрю документы повнимательней, но, право, на первый взгляд…
— Мне казалось, все это слишком хорошо, чтобы быть правдой: гдето они хитрят.
— «Мерлин»? Хитрит? Ты, должно быть, сошёл с ума, Чарлок. Фирма надёжная как скала и очень почтённая. Тебе чертовски повезло, что ты попал в неё в твоём возрасте и с тем, чем ты занимаешься. На твоём месте я бы ни секунды не сомневался. Откровенно говоря, я довольно хорошо знаю Мерлина, поскольку однажды по просьбе «Тайме» писал статью о наших левантийских коммерсантах. Я начал собирать сведения о нем, но зашёл в тупик: не хватало материала; Пехлеви препятствовал мне под всякими мелкими предлогами — не этот Пехлеви, а Джулиан, что возглавляет лондонское отделение. Меня это, конечно, не могло удовлетворить, потому что в их устах история Мерлина просто романтическая сказочка о бедняке, который усердным трудом достиг богатства. Он начинал очень скромно, после того как курсантом военноморского училища дезертировал со своего линкора, когда тот находился на стоянке в гавани Полиса. Занимался виноторговлей, затем с истинно шотландской рассудительностью малопомалу начал расширять бизнес: шкуры, уголь, зерно, опийный мак из Ливана, кат из Йемена, табак, возможно, небольшая работорговля на Красном море… Дело росло медленно, но неуклонно, в конце концов превратившись в огромную фирму, которой он не мог управлять в одиночку. Тут и появляются братья Пехлеви — бог знает где Мерлин откопал их; нельзя представить себе двух людей более непохожих по характеру и образованию. Иокас… ну ты знаешь его. Джулиана я никогда не видел, только слышал о нем. С блеском заканчивает Оксфорд, какоето время служит в Британском банке, затем завоёвывает Лондон для Мерлина. Когда Мерлин сошёл со сцены, фирма разделилась на два самостоятельных подразделения, как клетка, которая размножается делением, — или, скорее, как Западная и Восточная церкви; только они, конечно, заодно, эти двое братьев. У Джулиана все банковские операции, инвестиционные проекты, производство, акции и облигации и прочее в том же роде, тогда как это отделение, куда ты вступаешь, главным образом занимается продажей сырья для промышленности. Стамбул традиционно остаётся стратегическим entrepot для всего, что идёт по Чёрному морю в Средиземное. Не гляди так мрачно, Чарлок. Одним росчерком пера, приятель, ты можешь обеспечить себе больше, чем просто финансовую независимость, — богатство, а также возможность спокойно заниматься своей работой. Мне не по себе становится, стоит подумать, как тебе повезло.
— А что скажешь о Бенедикте Мерлин, этой дочке, брюнетке?
— Брюнетке? Она блондинка — или один из нас дальтоник. Да, припоминаю, она обожает носить разные парики. Но клянусь, она блондинка, и очень хорошенькая. Вот тебе ещё один приз, за который стоит побороться. Должен сказать, что она одна из самых богатых женщин в мире.
— Но она вдова. Причём они предпочитают не называть её по фамилии мужа.
— Да, кажется, вдова. Никогда не видал её мужа. Я поднялся и задумчиво допил свой шерри.
— Ладно, — сказал я. — Оставляю пока документы тебе, посмотри внимательней. И если твоё мнение не переменится… Ну, не знаю. — Я ощущал какоето смутное, но стойкое внутреннее сопротивление перед шагом, который окончательно и бесповоротно свяжет меня с фирмой, — хотя и не мог привести ни одного разумного аргумента против этого. Непонятно, но это так.
— Как знаешь, — разочарованно сказал Вайбарт. — Но я вот что скажу: в мире, где все идут на компромиссы и ради куска хлеба занимаются делом, которое им не по душе, остаётся только завидовать парню, получившему такое предложение.