Буратино
Шрифт:
Вылезти на плот нельзя - тонет. Одной рукой держаться, другой грести. Ага, лодочным длинным тяжёлым веслом, без уключины... Сам дурак - можно было весло к плоту привязать возле лопасти. Хоть тряпкой какой. На середине реки дрючок мой уплыть с плота надумал. Дрючок поймал - весло упустил. Марьяша, когда дно под собой потеряла, задёргалась. Правильно я ей руки за спину. Потом притихла, в небо смотрит. Вот так я в одиночку и выгребаю к другому берегу. Склоняем: "я гребу, ты гребёшь, он гребёт. Он - г.Р что-то делает в углу с мышкой. Хотя в оригинале - с.Кр. Тоже самое, что
Не сколько выгреб, сколько Десна вынесла. В какие-то камыши. Дно - мерзость илистая. В мерзость донную упираюсь, тащу плот через мерзость надводно-подводную. Вдруг голос:
– - Бог в помощь. Издалека ли?
Я... чуть с головой под воду не ушёл. В камышах - место сухое, перед ним открытой воды кусок. На сухом - дед с удочкой. Нормалёк. Я в России - здесь человек один не бывает. Либо "большой брат", либо брат по счастью. Счастье называется: "Родится и жить в России". Здесь же и сдохнуть.
Был аналогичный случай: мой знакомый в пятидесятых годах пошёл в одиночку по Медвежей. Кто бывал, тот представляет. "Тропа Ермака". Вокруг на сотни вёрст... лес стеной прямо от воды. Приятелю моему как-то приспичило по-маленькому. Ну, он не баба, чтобы по всякой мелочи свой поход останавливать и на берег вылезать. Высунул хоботок за борт и облегчился. А тут из сплошной стены леса на берегу:
– - Бог в помощь. С облегчением.
Приятель мой тогда чуть и по-большому не облегчился.
А я нет. Нечем. Дед помог вытащить плот. Потом вытащить Марьяшу. Как-то мне не понравилось как Марьяшу щупает. И не только за груди и ляжки, но и за бицепсы-трицепсы. Как на рынке. Только что в рот не полез. А в мешки полез. Пришлось отодвинуть. Вроде штаны половецкие достать. И все спрашивает: откуда да куда, да кто такие, да что там, да почему одни.
А я реализую своё ночное решение - только правда.
– - Боярыня черниговская.
Она-то себя так называла.
– - Ехали обозом с мужем в вотчину.
Не в вотчину, а на надел. Но мне-то она сказала - "в вотчину".
– - Попали под поганых, всех порубили, мы сбежали.
Что сбежали из разных обозов - мелкая деталь.
– - Бегали по болотам, вышли к хутору сожжённому, переправились.
– - А почему сабли?
– - Так на поле подобрали.
А что, я разве половчанина зарезанного саблю в лесу нашёл?
– - А - торкская?
– - С нами был. Помер.
Опять правда. Фатима торка изображала. И этот торк в её лице помер под телегой от множественных внутренних кровоизлияний.
– - А почему у неё голова без волос?
– - А ты, дед, на спину её посмотри. Она вся сожжённая.
Что да - то да. Что к бритой её голове спина отношения не имеет - отдельный вопрос. Ты сперва догадайся, что спина не от костра сгорела, а от солнца. Хотя и видно, но надо спросить. Не спросил. И про другие бритые части тела он не расспрашивает. Или не заметил? Про меня тоже - ошейник-то у меня на шее. Все ясно - раб с госпожой. Я на жалость давлю. Дескать, страшно было, на болоте - и мухи кусачие, и гады ползучие, и леший с болотником. А уж на хуторе и вовсе... Помоги, добрый человек. Прими, обогрей, накорми. Бог не забудет доброго дела. И мы с госпожой боярыней - тоже.
Мешки на одно плечо, Марьяшку на другое, с той стороны её дед подпёр. Пошли-потопали. По тропиночке вверх. А там хуторок немаленький. Не боярская усадьба - нормальный смердовский. Две бабы во дворе. Молодка беременная и пожилая - деду жена. А дед-то и не дед - просто мужик лет сорока с густой бородой. Сын его вылез откуда-то. Лоб здоровый, детишки какие-то за юбку мамкину прячутся. Марьяшу сразу в баню потащили. Порезы промывать. Старые и новые. А я куда бы лечь-поспать ищу. Вчерашняя ночь без сна прошла и вообще как-то мне порубленные на той усадьбе живости не добавили.
– - Вон сенник - там и ложись.
Я мешки подхватил. Дед их как-то задержал рукой. Ни слова не говорю, просто глянул на него с вопросом.
– - Так... я... эта... помочь хотел. Донести. Тяжело ж.
– - Спасибо, сам. Постирушку бы.
– - Дык... Ложись там - невестку пришлю забрать.
Сенник большой, хорошо сделанный. А сена мало - что с прошлого года осталось. Начал барахло перебирать - пришла молодка. Все через плечо моё заглядывает. Не люблю. Сгребла сено к стене: как-то странно - в тёмный угол у стены с воротами. Я как-то привык подальше от входа. Да и грести не надо было бы. Ряднину на сено бросила, другую - сверху. Тут-то больше овчиной накрываются. Кису ногой зацепила будто случайно. Звяк послушала. Стоп, Ванюха. У тебя еще и паранойя начинается? Нормальные люди, тихие селяне-хуторяне. Православные, семейные. Что-то тебе все мнится да мерещится. И не спится почему-то. Прошёлся по сараю. Сходить что-ли Марьяшу проведать? Тут из-за стены сквозь щель в углу, голос деда:
– - Ну чё?
– - Дык, постлала как ты велел, свекор-батюшка, лёг он. Вот платье всякое стирать сунул. Может подождём покуда баба очухается - хай она сама тряпки эти...
– - Иди-иди. Это её? Вроде и вправду боярыня. Тогда, глядишь, втрое цену возьмём. И тебе на платочек новый хватит. Иди и чтоб чистое все было. А бабу... Ей не того будет.
– - Ох и кобели вы с сыночком. Ой!
– - То-то, сиськи-то подбери. У этой-то побольше твоих будут. Помнём-покрутим. Побалуемся мы, с сыночком в очередь. Да и то сказать - когда-то еще случай выпадет на боярыне покататься. На седьмице купец сверху придёт - ему обоих и сдадим. А остальное - в деревне приказчику. Ты смотри, пойдёшь за коровой - болтать не вздумай. А и то - лучше пусть матка сходит. Хлопчик-то спит поди?
– - Дык, он, вроде, сразу улёгся. Только... крученный он какой-то.
– - И чё? Накину сетку на сонного, и пусть хоть как крутится. Я так и матерых мужиков брал. А после в погреб. Без еды, без воды, без света божьего... в три дня шёлковым будет.
Хлопок, видимо, ладони по заднице молодки. Её очередное ойканье и удаляющиеся шаги к пруду на другой стороне хутора. Его шаги вдоль стены к воротам сарая... Я... меня... снова в подземелье, снова без еды, воды, света... Снова - "шёлковым"... Я повтора Саввушки не... не хочу, не переживу, не вынесу... Не буду!