Буратино
Шрифт:
Подворье небогатое, выскочила женщина, по виду - татарка. В смысле - половчанка. Начала ругаться на мужа по-половецки. Она, видно, думала, что я по-половецки не понимаю. А я, спасибо Фатиме покойной, понимаю. Но не все. Когда я влез с уточнением какой именно продукт производства шелудивой кобылы есть наиболее достойная пища для пропитания её мужа, - она... замолчала. Но Марьяшу подхватила. На пару с ней отвели болезную в дом. Когда вернулся - мужик с удивлением рассматривал мои узлы на упряже. Только головой качает. Конечно, ему чудно. На одном ремне и морской простенький, которым концы на яхтах вяжут, и хитрый "гаремный", которым Фатима непослушных наложниц успокаивала...
Я и не распаковывался. "Заступник"
Мужик начал рассказывать, я наворачивал за обе щеки и слушал обычную для "здесь и сейчас" историю.
Жил-был парень молодой. Оставил он отца с матерью и пошёл мир божий посмотреть. Дошёл до Новгорода-Северского, это тоже на Десне, только выше, и попал в княжью дружину. Сперва конюхом, потом отроком, потом гриднем. Парень был не дурак, здоровый и ловкий. В начальники не лез, но своё дело знал. Ходил с князем Святославом Ольговичем, которого упорно называл "Свояком". Я сперва сдуру решил, что они и вправду родственники-свойственники. Потом дошло. И вообще, мог бы сразу догадаться - где князь, а где конюх.
Был Ивашко в бою у Надова озера, когда изменившие присяге кияне, ударили в спину черниговским и северским полкам. Боя, после которого у Свояка брат и племянник попали в плен к Изе Волынскому. Свояк тогда выскочил. И Ивашко с ним. А потом, клявшиеся в любви и дружбе Давидовичи Черниговские предали Свояка. Была осада Новгорода-Северского черниговцами и подошедшими из-за Киева берендеями. Был жестокий, но неудачный штурм. С последующим, как здесь принято, полным выжиганием и разорением окрестностей своими же соседями-черниговцами.
Ивашко начал плакать, вспоминая, как стоял на городской стене, а вокруг по всему горизонту серого осеннего утра стояла сплошная дымовая пелена от горевших весей. Там у него погибла... женщина. Любимая. Вместе с маленьким сыном. Не захотела убежать в город - "свои же - что они мне сделают". Изобьют, изнасилуют, зарежут, кинут в огонь. Вместе с сыном. Ничего особенного - такой здесь обычай. Нормальный русский, исконно-посконный.
Потом был страшный, бедственный исход из Новгорода-Северского. Зимой, с обозом, полным баб и детей. С трёхтысячной конной дружиной Изи Черниговского за спиной. Ивашко вспоминал, как изо дня в день сдерживали передовых Изиного войска, сходились, рубились, позволяя обозу отойти подальше. Уже не ради своих, убитых, сожжённых. Ради таких же семей других гридней. И откатывались, теряя друзей, товарищей боевых, когда подходили основные силы черниговцев.
Свояк перехитрил Изю. Увёл-таки людей своих. И довёл к Корачеву в верховьях Оки. Там, в середине января, в лютые морозы, заманил, поймал-таки черниговские дружины. Разметал их по лесу. Но силёнок маловато - сам зажёг Корачев и ушёл. "За лес, в вятичи". В маленькие голодные глухие лесные деревушки. С толпой женщин, детей, раненых.
Казалось - все. Скис князь. Будет теперь туда-сюда бегать, хлебушка выпрашивать. И помрёт тихонько, где-нибудь в лесной избушке. Но... Бешеная кровь "Гореславича" покоя не даёт. Свояк предложил Долгорукому Киев. То, что Киев не его - плевать. То, что в Киеве сидит Изя Волынский - плевать. "Оно моё потому что "лествица". Старший брат был Великим Князем - помер. Средний был - постригли в монахи. Теперь моя очередь. Уступаю. Мономах сел в Киеве не по старшинству, не в очередь. Я среди "Гореславичей" - старший. Кончим вражду, признаю от всего своего рода твоё старшинство. И сыну твоему Ивану отдаю половину земель своих вместе с Курском. То, что это тоже уже не моё - плевать. Отдаю прямо сейчас. Давай попинаем их, нехороших".
Гоша купился. Хотел, мечтал купится и купился. Сын Иван, правда, помер, ну да не беда - у Долгорукого скамейка запасных длинная. На сороковины Ивана съехались на Москва-реке - обговорили все. И Ивашко там был, мед-пиво пил. По усам текло и в рот попадало.
В ту же весну, тому уже лет тринадцать назад, был поход на Угру. В Киеве - Изя Волынский. У него с киевлянами - "вась-вась". А у Свояка с киевлянами... Любовь до гроба - кто кого первого уложит. Брат Изи, Ростик, нынешний Великий Князь Киевский сидел тогда в Смоленске. "Сидел... Не в смысле - СИЗО, а в смысле - "на столе". Не в смысле - "свинья", а в смысле - князь. Факеншит! Ну как же тяжело этих предков понимать.
У братьев - братская любовь в полный рост. Чуть Изю пинать начинают - Ростик из Смоленска к Киеву с дружиной лодиями по Днепру скатывается. И быстро поспевает. Укоротить смоленских - волынцам в Киеве крылышки по-обрезать. Тогда начнёт Изя Волынский киевских и черниговских прижимать - денежку выдавливать. Начнётся брожение и несогласие. А там и до Изи Черниговского можно добраться будет.
А еще Свояк не забыл, как, после изгнания его из Новгорода, его схватили по дороге в Смоленске и "стерегли" в монастыре. Чтобы с его старшим братом, в то время князем Киевским - легче разговаривать было. Пока новгородцы в Новгороде, тоже в монастыре, держали тоже в заложницах его жену.
Свояк тогда прошёлся по восточной части Смоленской волости от души. Как черниговцы под Новгород-Северским. Все что можно - сожгли и разграбили, добычи хорошо взяли.
А вот на отходе их догнали. Не трудно взять - трудно унести. Смоленцев было много, но так - посельщина-деревенщина. Однако Ивашкина сотня уже почти у рубежа попалась. Стрелки смоленские подошли. Двух залпов лучников хватило. Ивашку стрелой с коня сбило. Пока валялся без памяти, пришли смоленцы стрелу вырубать. Но сотник их, Аким Рябина, запретил дорезать раненого. Вернее всего, для обмена пленных на захваченный полон. Расщедрился сотник и велел стрелу сломать, а раненого перевязать и к пленным отвести.
Тут я несколько не понял насчёт щедрости и "стрелу вырубать", но переспрашивать не стал. Что Гаагская конвенция здесь... не наблюдается - и так понятно. А детали - потом.
Ивашко выжил, обменяли его, вернулся к своему князю. Потом был бой на Малом Рутеце. Гридни двух братьев, двух Давидовичей, Владимира и Изяслава, и те и другие - черниговцы, рубили друг друга во славу князей своих. Люди Cвояка, северская дружина и его же черниговцы, и Ивашко в том числе, бились рядом. Владимира подняли на копья, люди его побежали. И Свояковы побежали. Снова ранение. На этот раз мечом в голову. Снова выжил. А вот возвращаться... К службе негоден по причине сильных головных болей. Списать. Свояку... не того. Тогда - домой, на родную Черниговщину. Где в каждом городке - кто-то из тех, кто его рубил, кого он рубил. Кто его жену с сыном в огонь метал...
В Чернигове сидел князем тот самый Изя, против которого Ивашко и дрался. Так что поковылял раненый воин в свою родную деревню Сновянку. Где мы и сидим. На реке Снов. Хорошее название: "Река снов". Их тут рубят, вяжут, плотами сплавляют. Сны лесные. Никогда про такую речку не слышал, а вот - чуть голову у брода через неё не оторвали...
Ивашко где-то выкупил полонянку-половчанку. Злую, старую, страшную, но, как оказалось - хозяйственную. Отец с матерью умерли. Дом ему остался. Хозяйства большого не нажил. Вкуса к крестьянствованию у него никогда не было. Детей нет. Небогато. Но в рот положить есть. Пить вот с тоски начал. Вот так и живёт. Когда Изю Черниговского два года назад из Киева кышнули, Свояк снова в Чернигове сел, Ивашку поставили в селе... чем-то вроде коменданта. Или - военкома. Так что в селе его хоть и не любят, а кто любит чужаков, а этот, хоть и свой, а столько лет неизвестно где, но... прислушиваются. А тут услышал знакомое имя, вспомнилось как тринадцать лет назад чуть не зарезали раненого...