Буревестник
Шрифт:
Но в то время, пока человек живет, он не может без шутки, без хорошей песни, без дружеского разговора, когда хочется поделиться с близким человеком своими мыслями и тревогами, и вот в такие минуты товарищи шли к Нельсону: они знали, что он поймет и в чем-то поможет и будет легче и спокойнее. А спокойствие очень важно, особенно для летчиков во время боевого задания, когда все чувства должны быть собраны в тугой клубок и не должно быть места ми сомнениям, ни тревогам. Степанян любил людей, он не мог долго быть одни, таким он был всегда. И когда он ходил в учлетах, и когда стал инструктором, и теперь здесь, на фронте. Он как-то особенно хорошо умел чувствовать настроение собеседника, вызвать его на откровенность. Правда, далеко не всегда он бывал ласков и
— Я человек не суеверный, — говорил он, улыбаясь. — Но запомните, никто сразу не становится мастером. Для летчика очень важны четыре вылета: первый, третий, седьмой и тринадцатый. Вот как только вернешься с тринадцатого, значит все. Теперь можешь считать себя асом и летать абсолютно спокойно!
А за Нельсона можно было поволноваться. Он летал в любую погоду, а, как известно, погодой Балтика не балует.
Был такой случай, о котором потом всегда рассказывали новому пополнению. Дождливый день. Все пронизано холодным, влажным ветром. Как темные, плохо выстиранные и отжатые полотнища, низко над землей висят облака. Ветер гонит по серому морю тяжелые свинцовые волны Они то распадаются пенистой россыпью, то поднимаются темными валами и пытаются как можно дальше лизнуть берег. Туман такой, что люди кажутся бледными призраками. Без метеорологической сводки ясно — лететь нельзя.
А разведка донесла: обнаружены вражеские транспорты. Что делать?
Погода все больше и больше ухудшалась, туман явно покровительствовал врагу и надежно закутывал в свою мутную пелену корабли.
Командование колебалось. Уж очень рискованно посылать сейчас кого-нибудь на боевое задание. Трудно, почти невозможно найти движущиеся транспорты в такую погоду, а самолет может потерять ориентировку — и тогда конец.
Но в то же время нельзя не попытаться уничтожить врага.
Решено было послать для штурмовки только один самолет.
Степанян летит сам.
Когда он подошел к своему самолету, то техники, оживленно обсуждавшие обстановку, замолчали.
— С хорошей вас погодой, ребята! — спокойно сказал Степанян.
«Неужели все-таки полетит?» — подумали все.
…Его самолет как будто растворился в облаках. Люди еще долго стояли и смотрели в хмурое небо, потом молча разошлись. Всем было тревожно, а погода, как назло, ухудшалась и ухудшалась.
Только очень опытный летчик мог рискнуть на этот вылет, не только опытный, но и бесконечно отважный. В такую погоду вести тяжелый самолет на малой высоте! Самолет одномоторный, и если двигатель откажет, то все! Спасения быть не может. Его просто неоткуда ждать. А если бой и будет повреждена машина, тогда тоже верная смерть. Так и так вернуться шансов мало. А потом ведь надо точно возвратиться на аэродром, а при такой погоде эта задача более чем сложная. Степанян все это знал, и знал очень хорошо. Но сейчас, как и часто о бою, и не только о бою, а в какие-то ответственные минуты его жизни, им овладел азарт. Та азартная ярость, которая обостряла все его чувства, помогала ему и делала его неуязвимым.
Он продолжал полет. Привычный рев мотора, казалось, растворялся в белесой мгле. На мгновение ему почудилось, что все это лишь странное видение.
Как он, заводской парнишка, вдруг очутился между небом и морем за штурвалом
Степанян улыбнулся. Конечно, человек привыкает ко всему, даже к боевым будням, когда то и дело недосчитываешься товарищей и думаешь, когда наступит твой черед. Но уж очень, наверное, неожиданным был переход из теплых мирных дней, из прекрасных довоенных дней с их тысячами не оцененных по-настоящему радостен в суровый мир войны. И нет да нет какая-нибудь из тысяч ниточек, тянувшихся из тех невообразимо далеких дней, заставляла с предельной остротой вспоминать прошлое.
Но сейчас было настоящее. Из прошлого оставался лишь один он, Нельсон Степанян, когда-то рабочий парнишка с нефтеперегонного завода, а теперь летчик-штурмовик. Теперь были влажные хлопья тумана, проносящиеся мимо него, холодное море где-то внизу.
И это было главное…
Он должен найти транспорт противника — это сейчас его основная задача. Казалось, все сосредоточилось в одном желании: увидеть. И Нельсон пристально всматривается в белую темноту. Что это? Какие-то бледные теин, слегка напоминающие размытые, как на плохо вышедшей переводной картинке, силуэты кораблей.
Транспорты! Вот они где, наконец! Степанян выбрал самый крупный из них. До воды, кажется, осталось несколько метров. Нельсон видит людей, испуганно мечущихся по палубе. Зенитки начинают свою смертоносную работу. Самолет окружен кольцом тусклых вспышек — это рвутся снаряды. Кольцо разрывов сужается…
«Спокойно! Спешить нельзя, — думает Нельсон, — Атаковать можно только один раз!»
Секунды тянутся медленно, их можно мерить километрами…
Нельсон сбросил бомбы. Сначала как будто ничего не произошло, только транспорт вздрогнул. Вздрогнул, как живое существо, которое чего-то испугалось. На палубе появилось пламя, но как-то робко и нерешительно, как бы пробуя свои силы. А потом могучий огненный столб разрезал туман и высоко взметнулся к недовольному, хмурому небу. Дым плотным покрывалом прикрыл то, что мгновеньем раньше было кораблем. Нельсон еле успел выровнять самолет, так его тряхнуло. Вдруг огромная волна, как стеклянная стена, возникла из моря, и… транспорта не стало.
Сейчас оставалось не менее трудное — вернуться на родной аэродром. Но недаром Степанам был первоклассным штурманом, его умение, его изощренная интуиция выручили его и сейчас.
…Самолет уверенно приземлился. Со всех сторон к нему торопились люди.
Они бежали, чтобы встретить его, порадоваться, что он вернулся живым и невредимым.
«Когда-то очень давно тоже так было, — пронеслось в голове Нельсона, — так же ко мне торопились товарищи, чтобы убедиться, что все обошлось хорошо».
Степанян мысленно перенесся в Баку, когда он, совсем еще молоденький парнишка, далеко заплыл на лодке в море. Море было таким спокойным к ласковым, что казалось — иным оно быть не может. Нельсон уходил все дальше и дальше. Неожиданно, как что всегда бывает, погода переменилась. Как будто кто-то разбудил могучую стихию и она стала потягиваться и разминаться после сна, стараясь стряхнуть с себя лень и безмятежность. Поднявшиеся волны безжалостно кидали лодку, и Нельсону стоило большого труда держать курс к берегу. Только его упрямство и желание во что бы то ни стало выжить и дойти помогли ему. Когда он подходил к берегу, навстречу ему бежали взволнованные друзья…
Степанян оторвался от своих мыслей.
— Я же говорил, что хорошая погодка, — сказал он подбежавшим техникам. — Только в нее и летать…
— В такую погодку летают только одни буревестники. — сказал кто-то.
С тех пор и стали звать Нельсона Степаняна Буревестником, так и стало это его вторым гордым именем…
…После полета надо обязательно отдохнуть, собраться с мыслями, просто посидеть и помолчать. В памяти Нельсона с фотографической точностью снова возникает поднявшаяся к небу гигантская волна и вставший на дыбы вражеский транспорт. Такое никогда не забудешь! А потом возвращение в белом как молоко тумане, когда твой главный помощник — какое-то шестое или даже седьмое чувство…