Бурная жизнь Ильи Эренбурга

Берар Ева

Еврейский антифашистский комитет

В октябре 1941 года два руководителя Бунда (Еврейской социалистической партии в Польше) Виктор Альтер и Хенрик Эрлих, арестованные НКВД в 1939 году, предложили Сталину создать антигитлеровский еврейский комитет под международным председательством. Комитет должен был помогать евреям в оккупированных странах. Сталин подхватил эту идею, а авторов проекта велел расстрелять. Так возник ЕАК — Еврейский антифашистский комитет; первый раз он собрался в мае 1942 года. Во главе комитета стояли, разумеется, только советские граждане, руководил им Соломон Михоэлс, цели, которые он преследовал, тоже были советскими: комитет должен был добиться широкой огласки зверств нацистов за рубежоми организовать сбор помощи среди американских евреев. Уже на первом собрании ЕАК раздались требования (в частности, прозвучали голоса П. Маркиша, И. Добрушина и И. Нусинова), чтобы комитет занялся также специфическими проблемами советских евреев, в особенности судьбой эвакуированных [414] . Следующее заседание комитета состоится лишь в феврале 1943 года, после победы под Сталинградом.

414

См.: Redlich Sh.Propaganda and Nationalism in Wartime Russia: The Jewish Antifascist Committee in the USSR 1941–1948. N.Y, 1983.

В тот момент в сталинской политике намечаются две взаимоисключающие тенденции в зависимости оттого, к кому он обращается — к западным союзникам

или к гражданам своей страны. Что касается внешней политики, он продолжает заявлять о прочности связей СССР и Запада, о нормализации отношений, об отказе от «мировой революции», доказательством чему должен являться роспуск Коминтерна. В то же время внутри страны набирают силу великодержавный шовинизм и национализм. Образование ЕАК очевидно разворачивалось в соответствии с первой тенденцией: как никогда, Сталин нуждается в поддержке Соединенных Штатов, прекрасно понимая, что общественное мнение по ту сторону Атлантики чутко реагирует на отношение к евреям в СССР (в особенности после исчезновения Альтера и Эрлиха, которое не прошло незамеченным). Но бурно растущий русский национализм делает положение комитета двусмысленным: при явном поощрении сверху в стране развиваются антисемитские настроения, начинаются гонения на евреев. Эренбург, которому в силу его положения хорошо знакомо настроение народных масс, пишет об этом без обиняков: «Вы, должно быть, слышали об этих евреях, „которые не хотят идти на фронт“. Немало у нас солдат, которые даже и не знали, что они евреи, пока однажды не получили письмо от своей семьи из Узбекистана или Казахстана [речь идет о жителях, эвакуированных из областей, занятых немцами. — Е.Б.] с требованием объяснений, поскольку люди вокруг них не стесняясь заявляли, что евреев что-то не видать на фронте и в бою». Будучи хорошим пропагандистом, он не ограничивается одной констатацией фактов: «Читая такое письмо на фронте или в окопе, солдат-еврей начинает тревожиться — не за себя, а за свою оклеветанную семью. Если мы хотим, чтобы солдаты и офицеры Красной Армии спокойно шли в бой, нужно признавать их заслуги в борьбе. Мы должны говорить об их подвигах — не из бахвальства, но ради единственной цели: как можно быстрее покончить с немцами» [415] . Казалось бы, все правильно. Но как быть, если по официальным указаниям имена евреев-героев, включая тех, кто получил государственные награды, замалчиваются в печати? Как быть, когда к нему обращаются все чаще и чаще, обиженные, как военные, так и «художественная интеллигенция», жалуясь на поднимающийся антисемитизм? [416]

415

Эйникайт. 1943. 15 марта.

416

Государственный антисемитизм в СССР 1938–1953. Документы / Сост. Г.В. Костырченко. М., 2005. С. 35–37.

«Мать мою звали Ханой…» В августе 1941 года Эренбург вспомнил о матери вовсе не из-за немцев. На самом деле он никогда не забывал о своем происхождении — даже (или в особенности?) когда ругал хасидизм в своих репортажах. Он не обошел своим вниманием ни погромы, ни нюрнбергские законы 1935 года об идентификации евреев и ограничении их прав в Третьем Рейхе. Однако тогда у него не возникло потребности заявить себя евреем; ведь он имел в перспективе кое-что получше: советский идеал нового человека и амплуа «гражданина мира»! Только после 1939 года, после советско-германского пакта и оккупации Франции, когда евреи оказались брошены на растерзание нацистам и вдруг выяснилось, что все его надежды — беспочвенная утопия, он снова ощутил себя частью своегонарода: «Ни Египту, ни Риму, ни фанатикам инквизиции не удалось истребить евреев. <…> Гитлер — выродок, который не понимает, что истребить народ нельзя. Евреев стало меньше, но каждый из них стал больше» [417] . Про Гитлера все понятно. Русский антисемитизм не так смертельно опасен, как расовые теории нацистов, но он ранит Эренбурга даже глубже. После Сталинграда он на вершине славы: он нужен советскому руководству, его совета ищут дипломаты, его любят бойцы. Однако слова, сказанные ему в 1940 году, крепко засели в памяти: «Евреи у нас только гости». Письма, каждый день приходящие от знакомых и незнакомых людей, лишь подтверждают это. Эренбург видит, что происходит наверху: его новое обращение к американским евреям, заказанное в августе 1943 года, было встречено весьма критически. Его упрекнули в том, что он слишком подчеркивает героизм фронтовиков-евреев! Ни один из материалов Эренбурга, написанных для журнала «Эйникайт» («Единение»), органа ЕАК, выходившего на идише, не был перепечатан в советской русскоязычной прессе. В то время еще не осознаны масштабы геноцида, еще неизвестно ни о деревнях, стертых с лица земли, ни о выжженных гетто в оккупированных Белоруссии и Украине, но Эренбург уже опасается, что жертвы еврейского народа могут быть преданы забвению и принесены в жертву идее великой победы русского народа.

417

Эйникайт. 1943. 25 июля.

Летом 1943 года «Эйникайт» обращается к читателям с призывом посылать в газету сведения об уничтожении евреев нацистами. На пленуме ЕАК Эренбург предлагает издать эти документы в трех томах: первый, условно названный «Черной книгой», должен рассказывать об уничтожении евреев на территории Советского Союза; второй, «Красная книга», — о подвигах солдат и офицеров еврейской национальности; третий должен быть посвящен партизанам-евреям, действовавшим на оккупированных территориях. Для осуществления этого масштабного проекта Эренбург создает при ЕАК литературную комиссию, в которую входят известные писатели и журналисты, среди них Абрам Суцкевер и Василий Гроссман.

Сама идея создания документального свода о судьбе евреев в оккупированных странах принадлежит не ему — она была выдвинута в концу 1942 года Альбертом Эйнштейном и Американским комитетом еврейских художников, писателей и ученых. Они тут же обратились к советскому ЕАК с предложением общего издания, в котором главы, посвященные судьбе советских евреев, являлись бы одной из частей. Понятно, что дальнейший ход событий полностью зависел от советско-американских отношений. Во время пропагандистской поездки в Соединенные Штаты Ицик Фефер и Соломон Михоэлс получают из Москвы согласие на сотрудничество в проекте публикации… но при условии, что книга будет издана только в Соединенных Штатах! Эренбург же настаивает на необходимости опубликования документов именно в СССР и именно тех томов, что посвящены советским евреям. На этот раз он оказывается отнюдь не интернационалистом! Тем на менее по распоряжению Андрея Громыко, советского посла в Вашингтоне, ЕАК пересылает собранные и обработанные литературной комиссией документы международной редколлегии по публикации «Черной книги», созданной в США. Эренбург, которого никто не посвящает в происходящее, негодует и отказывается от председательствования Литературной комиссии; он рассылает письма авторам, у которых заказал материалы, информируя их о прошедшем и предлагая свободно распоряжаться текстами [418] . По мере того как советские войска продвигаются к Берлину, меняется политическая подоплека и, следовательно, судьба «Черной книги». В феврале 1945 года особая комиссия, созданная для выяснения разногласий между Эренбургом и ЕАК, решила, что будут составлены два издания: одно, чисто документальное, без участия Эренбурга, и другое — литературные очерки, заказанные Эренбургом разным авторам. Что касается этих последних, комиссия отмечала, что в них «излишне много рассказывается о гнусной деятельности предателей народа из украинцев, литовцев и др.» [419] В мае установлена новая литературная комиссия; из бывших редакторов в ней находится один Василий Гроссман. Отныне работа над «Черной книгой» будет проходить без участия Эренбурга.

418

Черная книга; жизнь и судьба. Стенограмма заседания Еврейского

антифашистского комитета. 1946, 25 апреля / Публ. И. Альтмана // Горизонт. 1989. № 10. С. 30–38.

419

Альтман И.Неизвестная «Черная книга». Иерусалим; М., 1993. С. 16–28.

Скоро победа… что дальше?

Разгром немецкой армии под Сталинградом в феврале 1943 года, капитуляция 6-й немецкой дивизии, той самой, что брала Париж и составляла гордость вермахта, сто тысяч немецких военнопленных, в том числе двадцать четыре генерала, — это переломило ход войны. Несмотря на то что открытие второго фронта в очередной раз откладывается, Сталин отдает приказ о массированном контрнаступлении. Настал черед немцев отступать. В августе в Москве прозвучали первые залпы победного салюта.

На фронте солдаты по-прежнему гибнут тысячами, однако победа Красной армии не за горами, и пришло время решать, что же будет после войны. В ноябре 1943 года Рузвельт, Черчилль и Сталин встречаются в Тегеране, чтобы заново перекроить мир. Не спуская глаз с Берлина и Польши, Сталин пристально следит и за положением внутри страны. Его подданные все еще верят, что их лишения и жертвы вернут им свободу, но уже готовится кампания против «упадничества», «индивидуализма» и «проявлений анархизма». Аппаратчики, отсиживавшиеся во время войны в тылу, возвращаются в города и колхозы насаждать прежние советские порядки. Возобновляются аресты и доносы, возрождаются страх и подозрительность — запахло 1937 годом. Сталин входит в роль Ивана Грозного (и к тому же поручает Эйзенштейну прославить в кино царя-тирана): он тоже собиратель земель русских, он жесток, но мудр и всесилен. В то время как советская пропаганда превозносит его военный гений и любовь к родине, как все громче воспевается Великая Россия, происходит депортация целых народов — крымских татар, чеченцев и др., обвиненных в сотрудничестве с фашистами. Эренбург тоже вносит в это свой вклад: «Старший брат в советской семье, русский народ достиг уважения других народов не самоутверждением, но самоотверженностью: он шел впереди, он идет впереди других по той дороге, где человека встречают не только цветы, но и пули» [420] . Заплатив положенную дань казенному патриотизму, он возвращается на свои позиции вечного интернационалиста: «Любовь к родной стране, к родному народу не сужает мир. Она его расширяет. В дни испытаний мы находим чувства, чтобы понять горе поруганного Парижа, муки Праги, страшную судьбу югославов. Мир нам стал ближе, и мы стали ближе миру. <…> Мы вступаем в третий год войны не одни» [421] .

420

Цит. по: Рубашкин А.Публицистика И. Эренбурга против войны и фашизма. С. 301.

421

Выступление И. Эренбурга на IX Пленуме правления ССП. Февраль 1944. Част. собр. И.И. Эренбург.

Однако и он ощущает, что страну снова берут в ежовые рукавицы. На заседании Союза писателей в марте 1943 года Эренбург признается, что на него «повеяло довоенным литературным бытом от вступительного слова и докладов», иронизирует над директивами, в которых ставится задача создания «монументальных романов» в духе «Войны и мира», и над писателями, ожидающими, что война снабдит их «материалом» [422] . Скончался Юрий Тынянов, выдающийся литературовед и писатель, друг «Серапионов»: он давно болел, медленно угасая в атмосфере полного равнодушия со стороны Союза писателей. Эренбург сообщает о его смерти В. Г. Лидину (который тоже оказался в опале и был уволен из московского штата «Известий»): «Похоронили Тынянова. Было мало народу, и все происходило почему-то в Литфонде. На экзекуции не хожу, а им подверглись Зощенко и Асеев» [423] . Между тем руководство ССП усиливает бдительность: Федин, Платонов, Паустовский, Пастернак, Евгений Шварц, которого Эренбург отважно защищает, обвиняются в недостатке патриотизма: они-де в трудное для народа время отсиживались в «башне из слоновой кости». «Сто писем» — подготовленная Эренбургом подборка писем партизан, среди которых много евреев, — должна была выйти на двух языках — русском и французском: французская версия появляется в Москве в начале 1944 года, а русское издание пущено под нож. «Сейчас не 41-й», — цинично объяснили ему в Главлите.

422

Выступление И. Эренбурга на творческом заседании ССП. 26 марта 1943 г.//РГАЛИ. Ф. 1204. Оп.2. Ед. хр. 223.

423

И. Эренбург — В.Г. Лидину. 25 декабря 1943 г. // Письма. Т. 2. С. 327.

В глазах Эренбурга появляется тяжелое, порой мрачное выражение, он все больше сутулится. Но он еще верен себе, не отворачивается от старых друзей. Анна Ахматова, вновь обратившаяся к нему с просьбой помочь вытащить из ГУЛАГа своего сына, пишет: «Еще раз благодарю Вас за готовность сделать добро и за Ваше отношение ко мне» [424] . Молодой драматург Александр Гладков вспоминает: «Кажется, в начале зимы 1943 года в клубе писателей состоялся необычный вечер. Известные и маститые поэты должны были прочитать свои первые стихи. <…> Большинство выступавших читали свои ранние стихи с высокомерной улыбкой нынешнего превосходства над ними, иногда почти на грани шутовства. Только Эренбург прочитал уже очень далекие от него юношеские стихи с покорившим всех уважением к своему прошлому» [425] .

424

А. Ахматова — И. Эренбургу. 30 мая 1944 г. // Почта. С. 164.

425

Гладков А.К.Мейерхольд: В 2 т. М.: СТД РСФСР, 1990. Т. 2: Пять лет с Мейерхольдом. С. 421.

В сентябре 1943 года Красная армия подошла к Киеву. Освобождаются земли, с самого начала войны находившиеся под немецкой оккупацией; здесь проживало самое большое число евреев. Статьи Эренбурга о продвижении Красной армии наполнены ужасом и болью: «Тяжело украинцам, бойцам Красной Армии думать о своей родине <…> Наступая, Красная Армия снова видит черные дела захватчика: пепелища городов, пустыню, тела замученных» [426] . В ходе освобождения Киева недалеко от города было обнаружено страшное захоронение — Бабий Яр, где немцы расстреляли сорок тысяч евреев. Чрезвычайная государственная комиссия в своем отчете предпочтет написать о «десятках тысяч убитых мирных советских граждан», не уточняя, что речь идет о евреях. Эренбург и сам в течение двух месяцев не может ни словом обмолвиться о том, что в числе солдат, вернувшихся «на свою родину» и не нашедших в живых никого из близких, были и солдаты-евреи. Однако не надо слишком быстро обвинять его самого в этой «забывчивости». О евреях — жертвах фашизма он может говорить только в Еврейском антифашистском комитете, писать в «Эйникайт», выходившем на идише, языке, на котором ему не дано прочесть собственных слов. На русском языке ему запрещено выражать свою боль. Но он находит выход своему гневу — в его военных статьях библейские заклятия и советские гиперболы сплавлены воедино: «Да будет наша ненависть едкой, как соль, и длинной, как жизнь! <…> Я не стану перечислять имена дорогие и для евреев и для русских. Мы строили общий дом. <…> Как русский писатель, я добавлю: как хорошо, что на русском языке раздается команда: „По немцам огонь!“» [427]

426

Эренбург И.Война. Т. 3: Апрель 1943 — март 1944. М.: Гослитиздат, 1944. С. 289, 329 («Великий и негасимый», «Изгнание врага»).

427

Еврейский народ в борьбе против фашизма. Материалы 3 антифашистского митинга представителей еврейского народа. 2 апреля 1944 г. // ОГИЗ. 1945. С. 38–41.