Бурная жизнь Ильи Эренбурга
Шрифт:
«Товарищ Эренбург упрощает»
В январе 1945 года Эренбург запрашивает разрешение следовать вместе с советскими войсками в Восточную Пруссию; чтобы не быть принятым за немца, он надевает форму, правда, без каких-либо знаков отличия; и вот он снова на переднем крае, где разворачивается наступление — теперь уже на территории противника. Солдаты Красной армии бесчинствуют, грабят и насилуют. Таких случаев немало. Впоследствии раздавались голоса (в частности, Лидии Чуковской и Льва Копелева, еврея, служившего в Восточной Пруссии переводчиком на допросах немецких военнопленных), которые обвиняли в зверствах советской армии Эренбурга и его антинемецкую пропаганду.
«Германия — злая ведьма. <…> Мы в Германии, горят немецкие города. Я счастлив! <…> В Берлин входят не только дивизии и армии. С ними идут рвы, братские могилы, овраги, заполненные телами невинных жертв, поля в Майданеке, засыпанные негашеной известью, и витебские деревья, на которых немцы повесили стольких несчастных. Мы воздвигнем виселицы в Берлине» [442] .
Да, эта всепобеждающая, ненасытная ненависть не могла не заражать. Но послушаем и другого свидетеля, журналиста Александра Верта, который прожил всю войну в России:
442
Цит. no: Werth A.La Russie en guerre. Vol. 2. P. 279.
«Все, что писали о немцах Алексей Толстой, Шолохов и Илья Эренбург, звучало мягко по сравнению с тем, что советский боец слышал собственными ушами, видел собственными глазами, обонял собственным носом. Ибо где бы ни проходили немцы, они везде оставляли после себя зловоние разлагающихся трупов. Но Бабий Яр был всего-навсего мелкой дилетантской проделкой по сравнению с Майданеком, где немцы уничтожили полтора миллиона человеческих жизней и который русские застали в июле 1944 года во всей его девственной красе. Запах Майданека был в их ноздрях, когда они входили в Восточную Пруссию» [443] .
443
Верт А.Россия в войне 1941–1945. C. 536.
К концу войны и сам Эренбург не может не видеть, что ненависть, которую он разжигал в солдатах, принимает все более опасные формы. В конце марта 1945 года B.C. Абакумов, начальник СМЕРШа, военной контрразведки, (и будущий министр госбезопасности) направляет Сталину донос на Эренбурга: «В последнее время писатель И. Эренбург <…> возводит клевету на Красную Армию. <…> Эренбург говорил: „Культура наших войск невысока, в силу чего бойцы тащат все, что им попадется под руку, и главным образом даже не ценности, а разное барахло и лубочные изделия <…> В занятых городах и районах происходит излишнее истребление, имеющее нечто общее с термином „бей, ломай, круши“. <…> Нам удалось привить нашим бойцам ненависть к немцам, но не презрение“» [444] . 14 апреля, открыв «Правду», Эренбург видит огромный заголовок: «Товарищ Эренбург упрощает». Статья подписана Г.Ф. Александровым. Начальник Управления агитации и пропаганды ЦК ВКП(б), объясняет, что «товарищ Эренбург упрощает», называя немцев «бандой разбойников» и требуя, чтобы все они несли равную ответственность за содеянное и получили соответствующее наказание как военные преступники. Подкрепляя свои слова цитатами из Сталина, Александров приходит к выводу, что немцы бывают как плохие, так и хорошие. Ясно, что Сталин уже закладывает фундамент будущей социалистической Германии, а Эренбург расплачивается за издержки. Глубоко уязвленный, а главное, встревоженный, он направляет Сталину письмо. Во-первых, он подчеркивает, что никогда не призывал «к поголовному уничтожению немецкого народа», как утверждается в статье; окруженный вдруг «атмосферой осуждения и моральной изоляции», он готов «в интересах государства <…> оборвать работу писателя-публициста»; если, наоборот, он еще пользуется доверием, он просит разрешения опубликовать в «Правде» опровержение обвинений [445] .
444
Цит. по: Фрезинский Б.Почерк вождя // Невское время. 1995. 14 апреля.
445
Там же.
После статьи Александрова он получает тысячи писем в поддержку со всех концов страны. Ему пишут бойцы Красной армии, ветераны; 3 мая приходит телеграмма от советских летчиков из Берлина: «Дорогой Ильюша <…> очень удивлены почему не слышно вашего голоса кто тебя обидел <…> не унывай дорогой друг шуруй так как ты начал» [446] . А Кремль молчит. Эренбург глубоко оскорблен, но он понимает, что нынешняя его опала, как бы тяжела она ни была, — оборотная сторона тех милостей, которыми его осыпали в 1940 году. Известный тогда как ярый антифашист, более того, позволивший себе промолчать по поводу советско-германского пакта, он тем не менее получил разрешение вернуться в СССР. Его даже не арестовали. Это не было просто счастливой случайностью. Все было просчитано наперед: ведь вождь, вступая в союз с Гитлером, не исключал и другого сценария. В случае войны Эренбург мог очень пригодиться — и Сталин держал его в резерве. И когда война действительно разразилась, Эренбург оказался на высоте, полностью оправдав надежды. «Со своим космополитическим опытом, воспитанный на французской культуре, этот рафинированный интеллигент интуитивно уловил чувства простых русских людей, — писал Александр Верт. — С идеологической точки зрения он не был слишком правоверен, но из тактических соображений, учитывая обстановку, было решено предоставить ему свободу действий» [447] . В 1945 году обстановка меняется: энтузиазм Эренбурга, его ненависть к немцам, его «свобода действий» начинают раздражать. Ему пора уходить со сцены. Но не окончательно — может быть, совсем скоро его услуги вновь понадобятся. Но сейчас Илья Григорьевич не питает иллюзий: он отдает себе отчет, что его «опровержение» не появится в печати никогда. Он оскорблен, унижен, но сознает, что обижаться бесполезно.
446
Письмо И. Эренбургу. 3 мая 1945 г. // Почта. С. 211–212.
447
Верт А.Россия в войне 1941–1945. С. 284–285.
Глава IX
ЖЕЛЕЗНЫЙ ЗАНАВЕС
Несостоявшееся свидание с победой
Столь ожидаемая победа застала Эренбурга в самом плачевном состоянии. Он столько на нее работал, а когда она стала явью, его на пир не пригласили. После статьи в «Правде», обвинившей его в «упрощенчестве», о поездке в Берлин не могло быть и речи. Выстраданное им детище, «Черная книга», продолжает свой тернистый путь без него.
Москва угнетает его. Здесь, в непосредственной близости от Кремля, от советских редакций, он особенно остро ощущает свою вынужденную изоляцию. Война физически измучила его — ведь для него она началась еще в Барселоне и длилась целых девять лет, а яростная ненависть, глашатаем которой он сделался за все эти годы, опустошила его духовно. Статья Александрова в «Правде» стала последней каплей. Он, как и многие, вернувшиеся с фронта, с опаской думает о послевоенной жизни.
Во-первых, где она будет протекать, эта его жизнь? Неужели он обречен безвылазно сидеть в Москве, навсегда распрощаться с Парижем? Эренбург, как и вся советская интеллигенция, еще надеется, что связи, завязавшиеся, казалось бы, так прочно между СССР и Западом во время войны, будут и дальше крепнуть. А пока надо как-то справляться с горечью, и лучшим средством для этого было решение покинуть столицу. Он отправляется в Ленинград по приглашению еврейской общины, чтобы присоединиться к молебну в Большой синагоге по случаю окончания войны: «Вы, тов. Эренбург, являетесь гордостью еврейского народа. Во время войны евреи всего мира нашли в Вас человека, с гневом и болью говорящего миру о горькой судьбе еврейства» [448] . В городе-мученике, ставшем символом стойкости русского народа, Эренбург встречается со своей первой любовью Елизаветой Полонской, с поэтессой Ольгой Берггольц, остававшейся во время блокады в городе и своими стихами поддерживавшей дух осажденных. В 1938 году вместе с мужем Берггольц была арестована; в 1940-м ее выпустили, но муж пропал без вести. Теперь, в 1945-м, она спрашивает Эренбурга: «Как вы думаете, все это может повториться?» Он ответил — нет, этого быть не может, но голосу его недостает уверенности. Из Ленинграда он отправляется в свой родной Киев. Там его как громом поражает новость: на месте массового убийства евреев, в Бабьем Яру, началось строительство колхозного рынка. Он тут же пишет письмо Первому секретарю компартии Украины Никите Хрущеву. Ответ не заставил себя ждать: «Советую вам не вмешиваться в дела, которые вас не касаются. Пишите лучше хорошие романы» [449] .
448
Письмо И. Эренбургу от Правления Ленинградской Большой синагоги. 14 мая 1945 г. Впервые приведено в ст.: B'erard E.Ilya Ehrenburg in Stalin’s Post-War Russia // Soviet Jewish Affairs. 1987. Vol. 17. № 1.
449
Suckever A.Ilya Ehrenburg 1944–1946 //Di Goldene Keit. 1967. № 61.
Писать романы… Желания ему не занимать. С 1944 года он вынашивает замысел — описать судьбу евреев в военные годы. Писатели, освободившиеся от страха, от пут бессодержательной риторики, вдохновленные титанической битвой народа, готовы помериться силами с великими классиками прошлого. Так появились «Доктор Живаго» Бориса Пастернака, «Жизнь и судьба» Василия Гроссмана. Насколько замысел Эренбурга может по своей глубине и размаху сравниться с этими произведениями, отразить эпоху, уловить ее трагическое дыхание? Он медлит, колеблется, но замысел создать памятник своему народу, который заменит так и не поставленный над Бабьим Яром монумент, не покидает его.
Но ему вовсе не улыбается мысль закрыться в своем кабинете. Он охотно откликается на приглашения, поступающие со всех концов страны, отправляется в дорогу, чтобы прочесть доклад, побывать на открытии библиотеки, встретиться с солдатами. Пока наконец сам Г. Александров сообщает ему, что он приглашен в гости болгарскими товарищами, а болгарское Еврейское общество приняло решение отныне называться именем Эренбурга.
На ковре-самолете
Вспомним 1936 год. Сталин ввел жесткую паспортную систему, согласно которой советские люди лишались права свободно передвигаться даже по собственной стране; и тогда только один литератор имел основания с неподдельной искренностью слагать гимны во славу путешествий. Этим счастливчиком был Илья Эренбург: «Изумление необходимо как окно. <…> Я снова вижу холмы Тосканы, с их кипарисами, похожими на свечи, с их горячей темнотой; белые ночи под Северной Двиной; сухие, как позвонки, города Кастилии; фиорды; зеленые до рези в глазах пастбища Уэльса. Сесть в поезд, ехать, приехать, уехать, снова ехать — это настойчиво, неотвязно, это может стать горем, и все же это — счастье» [450] . Десять лет прошло, он стал осторожнее, аккуратнее выбирать слова; и все же — отдавал ли он себе отчет в том, какая пропасть отделяет его от участи советских людей? Дочь Ирина, во время войны работавшая переводчицей, рассказала ему, как происходила репатриация советских военнопленных, которые прибыли из Франции в Одессу, как поплатились они за то, что некоторое время дышали воздухом «загнивающего Запада» (будучи при этом, разумеется, либо в плену, либо, если удавалось бежать, в рядах Сопротивления): по прибытии все они были отправлены в лагеря. Но для Эренбурга паспортных ограничений не существовало: за год он объехал семь зарубежных стран. Правда, пока длился его «испытательный срок», он был вынужден ограничиваться поездками исключительно в страны строившегося «социалистического лагеря».
450
Эренбург И.Книга для взрослых. Соч. Т. 3. С. 569.