Буря на Волге
Шрифт:
— Садись, Васька! На, пей! — совал кружку Чилиму Савкин.
— Ефимка! Сюда! Живо! — позвал Чилим друга.
Солдаты быстро пронюхали и забегали с котелками к колодцу. Через час третья рота была навеселе, усталость как рукой сняло. Кругом слышался веселый разговор, потом зазвучала песня, и солдатский тяжелый сапог пошел отбивать чечетку по плитам заводского двора. У ротного сердце поет от радости — здорово веселятся ребята, духом не падают. Только под утро он понял все.
Колодец забили, поставили часового.
— Землячок, милый, разреши еще котелочек! Ей-богу на пятерых, башка дьявольски трещит, — упрашивал и часового.
Поручик Голиков бегал от взвода к взводу, матерился, кричал. Бабкин во всей амуниции, обняв винтовку, лежал на мостовой и несвязно ворчал какую-то песенку. Увидя ротного и не поднимая головы, он вяло поднес руку к козырьку.
— Накачался, скотина, — произнес Голиков.
— Рад стараться, вашбродь! — заплетавшимся языком бормочет Бабкин.
— Вставай, черт! Чего растянулся! — кричит подбежавший Чилим и, подняв Ефима, повел к повозке. — Савкин! Принимай багаж! Ты испортил...
Полк двинулся дальше. К полудню добрались до опушки леса. Навстречу все чаще начали попадаться одноколки и двуколки, обтянутые зеленым брезентом с красными крестами на боках, набитые ранеными. Все чаще попадались и свежие бугорки могил. Дорога круто свернула вправо. Широкая липовая аллея была уже изрядно общипана снарядами. Тянуло едким дымом от догоравших построек какого-то поместья. Слева, меж редких стволов лип, светилось большое квадратное озеро.
— Привал! — передавалась команда по ротам.
Начальство решило передневать в леске, а дальше двигаться ночью. Но только успели расположиться, как вдруг из-за укрытия выскочил артиллерист и громко закричал:
— Чего тут сгрудились? Ему с горы, как на ладошке, все видно, сейчас начнет крыть!..
Где-то грохнуло, и снаряд просвистел над головами. Столб земли и дыма поднялся за укрытием, куда спрятался артиллерист. Раздался взрыв, за ним второй, третий, и пошло чесать по дороге. Новички не ожидали такой встречи. Один снаряд разорвался около третьей роты: троих убило наповал, а шестерых искалечило.
К счастью, огонь скоро затих. Вылез тот же артиллерист и сказал:
— Эх, землячки, кричал я вам, что здесь ему видно. Это они перед кофием, а теперь не будет, значит, кофею лакают...
– заключил артиллерист и снова юркнул в укрытие.
Ротный покачал головой и приказал рыть яму для убитых.
Чилима взводный, по старой привычке, послал на кухню чистить картошку, помогать кашевару. Кухня остановилась за лесом, около шатристой сосны, с которой было сбито несколько разлапистых сучьев. Рядом - воронка от крупного снаряда, приспособленная под по-мойку ранее проходившими частями. Чилим с кашеваром чистят картошку и бросают ее в котел с водой.
Вдруг в воздухе что-то загудело... Тот же артиллерист, высунув голову из укрытия, крикнул:
— Эй, вы! Черти косолапые! Чего рассиживаетесь?
Сейчас припечет...
— Кого это припечет? — проворчал кашевар.
— Давай, браток, прячься, в сам деле не припичужил бы, — сказал Чилим.
— Сиди, работай, и так опоздали с обедом, в дороге надо было варить да продукты не отпустили. А теперь вот мечись...
Еще что-то хотел сказать кашевар, но в воздухе засвистело, завыло... Чилим шмыгнул в помойку. В это время один за другим раздались четыре оглушительных
взрыва. Чилим выглянул: кухня лежит на боку, ящик валяется в стороне, а около него, распростершись, — мертвый кашевар.
Из-за укрытия показались артиллеристы.
Один батареец, здоровенный детина, бежит, матерится:
— Я сейчас, туды его собаку, сниму с воздусей-то...
Бабах. И белое облачко вспыхнуло чуть повыше самолета.
— Ах ты, черт, как это я промазал? — ворчит он в азарте и толкает второй снаряд в пушку.
— Ну, теперь держись, сучий нос!
Самолет кувыркнулся, задымил, пошел вниз, оставляя черную полосу дыма, и скрылся в Двине.
— Вот это ловко! Знай наших! — крикнул Чилим.
Из блиндажа выскочил артиллерийский офицер.
— Кто подал команду открывать огонь?
— Я сам, вашскородие!
— Как фамилия?
— Наводчик Гребцов.
— Я тебе покажу, сволочь, как без команды стрелять! — кричал взбешенный офицер.
— Виноват! Вашскородие! Только два снаряда испортил, — стоял во фронт перед офицером Гребцов.
А через несколько дней Чилим снова встретил знакомых артиллеристов:
— Ну как вашего Гребцова, наверное, крестом
наградили?
— Наградили, только осиновым...
– Как, за такую-то меткую стрельбу?
— За стрельбу-то похвалили, но за то, что самочинно открыл огонь, — полевой суд судил, — заключил артиллерист и добавил:
— У нас так: тебя лупят в хвост и в гриву, а ты не моги.
Пехотинцы тужили:
— Жаль повара. Кашу больно хорошую варил.
Вскоре в третью роту пришла новая кухня, а поваром был назначен Грудень. Солдаты первого взвода, провожая Грудня на кухню, наказывали:
— Помни, Грудень, если будешь плохо кормить, так и знай, каждый день тебе будет...
— Там побачимо, — ворчал Грудень.
В первый же день досталось новому кашевару:
– Ить как ловко, сволочь, пихнет затылком поварежки все сало назад, и тебе ни жиру, ни мяса — плеснет одной воды, Ладно, все равно ночевать придет...
Только успел вернувшийся Грудень поставить котелок, набитый до краев кашей, как накинулись на него пятеро.
— Валим! — кричал Крицкий. — Вот теперь побачимо. Сколько, братва, вдарить? — спрашивал Крицкий, сидя верхом на Грудне.