Буря на Волге
Шрифт:
Белицина, проводив генеральшу, задумалась: «Что бы это значило? Почему сама генеральша приехала за самоваром и пообещала еще увидеться? Ах, вот оно
что...
– наконец, догадалась хозяйка. — Сегодня же Надьке скажу».
А поручик Подшивалов встретил генеральшу вопросом:
— Ну, как ваши смотрины, тетушка?
— Да уж не очень, чтобы очень, — брезгливо сморщила посиневшие губы генеральша, — Да уж надо сказать и то — Оришка стоит Маришки... Ты сам-то горький лопух. Тебе и этой мужички еще много; на дядюшкиных харчах живешь.
— Ну уж,
— Знаю! — сердито оборвала его тетушка. — Не болтай, чего не смыслишь. Жалование получает... Много ли твоего жалования? На чай да на табак — вот твое жалованье. Если бы ты пораньше остепенился да слушался тетушки, тогда бы не остался без гроша после продажи такого прекрасного поместья. А ты тогда не спрашивал тетушку, с кем ехать пропивать да проигрывать деньги. А как голый стал, так опять пришел к тетушке. Эх, Володя, Володя! Не забывай, что ты дворянин! Если бы ты имел дворянскую совесть, да разве такая бы нашлась тебе невеста... — отчитывала племянника генеральша.
А он стоял навытяжку, хлопал глазами и невнятно бормотал извинения.
Конечно, тетушка была права. У Подшиваловых действительно было когда-то хорошее поместье около тихой речки Меши, где старая водяная мельница поскрипывала ветхим колесом, раскидывая тучи брызг. За речкой шумел собственный сосновый бор. Все это радовало глаз и веселило душу матери Подшивалова, шестидесятилетней вдовы Валентины Терентьевны. Радовало ее и то, что она воспитывала и обучала в юнкерском училище своего единственного сына Вовочку. Она ждала, что сын скоро выйдет офицером, женится на хорошенькой, богатой девушке и приедут они счастливые в этот родной уголок. Но Валентине Терентьевне не посчастливилось увидеть офицерские погоны на сыне и богатую красавицу-сноху. Перед тем, как ее сынка произвели в прапорщики, она заболела испанкой. Долго мучилась, стонала, гоняла слуг в город за лекарствами, но ничего не помогло... Управляющий имением схоронил ее в церковной ограде, где покоились все их предки.
Когда Владимир Петрович узнал о кончине своей матери, он тут же взял отпуск и приехал в свое поместье. Горько всплакнул он над свежей могилой. Но не очень долго горевал и убивался о покойной, а сразу же принялся за дела... Так как хозяйство вести он не приучился и не было у него ни времени, ни желания заниматься хозяйственными делами, Подшивалов поскорее продал соседу-помещику унаследованные лес и землю, оставив только дом да старую мельницу. В городе он снял отличную квартиру, завел прислугу, выезд и зажил на широкую ногу.
Друзей в это время у него прибавилось. Часто он устраивал попойки. Появились хорошенькие женщины. В довершение всего Подшивалов занялся картишками.
Вскоре пришлось продать дом и мельницу. Кидаясь деньгами, угощая приятелей и начальство, он получил чин поручика. После же, когда все было пропито и проиграно, жизнь на армейское жалованье стала казаться ему скучной. Друзья как-то стали убывать, а женщины и совсем перестали его замечать. Вот в это время он и встретился с Надей Белициной.
Поздним вечером, когда Белицины, заперев лавку, вернулись домой и пили чай с лимоном, Екатерина Матвеевна вздохнула и как бы про себя промолвила: — Покупательница важная была сегодня, одна шуба чего стоит... Ты видала, Надюшка? Надя, увлеченная книгой, смолчала. — Слышишь, что я говорю! — повысив голос, повторила мать.
— Да слышу, — не отрываясь от книги, ответила Надя.
— То-то вот слышишь, да мало видишь... Это жена генерала.
— Ну и что? Купила она самовар и ушла, вот и все.
— Далеко не все... — возразила мать.
— А что еще? — отодвинув книгу, спросила Надя.
— Ты думаешь, она только за самоваром приезжала? Как бы не так! Она приезжала тебя глядеть.
— Разве я такая диковинная, чтобы генеральши приезжали на меня смотреть?
— А ты видала — вчера офицер заходил? Это ее племянник, дворянин... Вот тебе бы пара.
— Нет, мама. Я, пожалуй, в дворянки не гожусь.
— Ты слушай, что тебе говорят! — снова повысила голос мать.
— Ну, ладно, слушаю, только не сердись, — сказала Надя.
— На днях он опять зайдет. Прошу тебя, дочка, не быть такой грубой с ним. Я прошлый раз видала, как ты посмотрела на него...
— Значит, я каждому покупателю должна улыбаться и глазки строить? Нет уж, мамочка, я это не люблю.
— Вот и поговори с дурой, — вздохнула мать.
— А я тут при чем, вы такую смастерили...
— Ей говори то, а она, знай, воротит свое. Замуж-то надо когда-то выходить?
— Хоть завтра, только не за этого дворянина, — и Надя, подперев пальцем нос, показала гримасу матери, передразнивая Подшивалова.
— Тьфу тебе в большие-то зенки! — крикнула мать и ушла к себе в спальню.
Долго мать не говорила с Надей о замужестве. Но одно непредвиденное обстоятельство снова натолкнуло их на этот, уже забытый Надей, разговор. Случилось это под Новый год,
В честь победы, одержанной русскими войсками над турецкой армией, в клубе дворянского собрания был устроен новогодний бал, куда должна была съехаться вся городская знать. Туда же особыми записками были приглашены крупные воротилы города из купцов, в том числе и Белицина с дочкой. Мать Нади, получив приглашение, была очень польщена, что и с ней начинает считаться дворянство. «Видимо, и в самом деле, генеральша изъявила желание породниться со мной», — думала она, собираясь в клуб дворянского собрания.
Грелись в стекле керосиновой лампы щипцы, которыми хозяйка подвивала свои седеющие букли. Тетя Дуся чистила от нафталина и гладила шерстяное платье, которое Екатерина Матвеевна надевала в большие праздники — сходить в церковь или в гости.
Накручивая локон на раскаленные щипцы, она крикнула:
— А ты, Надюша, чего же не собираешься?
— Я готова, мама.
— Это так, в этом платьишке, как кухольная судомойка, пойдешь?
— Одного не пойму, мама, что я там буду делать?