Буря на Волге
Шрифт:
После этого разговора Екатерина Матвеевна приумолкла, видимо, побаивалась, что Надя и в самом деле может выполнить свою угрозу. Но все же мать не теряла надежды. Она ждала, что со временем у ее дочери заговорит женское чувство одиночества, которое хорошо было известно ей самой после похорон мужа. И она решила ждать этого момента.
Шел уже сентябрь 1915 года, а ожидаемые матерью чувства так и не приходили к Наде. У Нади была другая забота. Часто, идя в магазин и обратно, она заходила на яблочный базар, узнавала
Однажды в праздничный день мать сказала Наде:
— Знаешь чего, дочка, говорят, на базаре очень много яблок появилось. Сходила бы с Агафоном да принесла корзинку.
— Ладно, схожу, — нехотя отозвалась Надя.
Подходя к яблочному базару, Надя с дворником увидели пестро, по-праздничному разряженную публику, сновавшую среди корзин, коробов и всяких ящиков.
Покупатели торгуются, шумят, спорят, ругаются. С треском откусывают спелые анисы, полосатые боровинки и желтые, соком налитые антоновки. Недалеко от края стоит старичок с седенькой бородкой и маленькими быстрыми глазами, в рваном кафтанишке и такой же шапчонке. Перед ним небольшой коробок желтых яблок. Пыхтя и отдуваясь, проходит мимо барин; он только что слез с пролетки, расстегнул серый сюртук, показав ослепительной белизны жилет, поправил фетровую шляпу и вразвалку пошел среди торгующих.
— Какие яблоки продаешь, старик? — спросил барин.
— Черно дерево, барин! — ответил тот, снимая шапку.
— А почем пуд?
— Два рубля, барин!
— Нет, брат, не обманешь. Ты врешь, старик: это не черное дерево, черное дерево по четыре рубля, — и барин поплыл, как тюлень, дальше.
— Ах ты, пузо... — ворчит старик и, кряхтя, взваливает короб на спину. Обойдя сторонкой, снова встает в ряд торгующих.
— Что за яблоки продаешь, старик? — проходя, спрашивает тот же барин.
— Черно дерево! — отвечает старик, нахлобучивая шапку.
— А почем пуд?
— Четыре рубли!
— Вот это верно! Вот это я понимаю! Это действительно черное дерево! — восклицает барин, радуясь своей находке.
Заметив этот торг, наблюдательный Агафон говорит Наде:
— Глянь-ка, барышня, видать, барину богатства отпущено вдоволь, а вот ума-то бог пожалел...
— Я это давно знаю, что умом не по богатству награждают, — ответила Надя и повернула к женщине, стоявшей около трех корзин, наполненных алым анисом.
— Здравствуй, Семеновна! — радостно сказала Надя.
— А ты гляди-ка, знакомая, — заулыбалась женщина,— Чего это вы, али яблочков купить пришли? Пробуйте-ка моих, очень спелые.
Откусив яблоко, Надя задумалась, и поплыли перед глазами живые, яркие картины прошлого: впереди с узелком идет Семеновна, а с обеих сторон дороги колышется спелым колосом рожь, высокая, по самую грудь. Вспомнилась долина с шумящим вязом и зеленым орешником. И встал перед глазами Нади улыбающийся Вася. Все это пролетело, пронеслось в одно мгновенье.
– Может быть, вот эту, побольше, корзину возьмете? — спросила Семеновна, спугнув сладкие грезы Нади.
— Унесешь? — спросила она дворника.
— Ну вот еще! Две унесу, — улыбнулся Агафон. Но когда он взглянул в глаза Наде, улыбка слетела с его лица: он увидел слезы. Агафон крякнул, взваливая корзину с яблоками на спину, и, не оглядываясь, зашагал к дому. Надя осталась расплачиваться за яблоки.
— Семеновна, ты недалеко живешь от Федоры Ильиничны, может быть, слыхала, получает ли она письма от Васи?
— Да что ты, милая! Надысь я самого его видела в деревне. Забежал к матери на денек. На позицию, слышь, их везли, а он спрыгнул с поезда и зашел повидаться с матерью
— Когда он был?
— Да как тебе сказать, с неделю, чай, уже прошло.
Глаза у Нади затуманились, руки задрожали. Наскоро она рассчиталась с Семеновной, пожелала ей счастливо расторговаться и тихой походкой отправилась домой. И все время сверлила голову мысль: почему же он к ней не зашел? Ведь он был в городе...
Дворник передал хозяйке яблоки и уже сидел в своей конуре.
— Слушай, дядя Агафон, — войдя в сторожку, заговорила Надя.— Ты не видел, не заходил ли к нам солдат на прошлой неделе? Знаешь, такой высокий, плечистый.
— Солдат-то? Подожди-ка. Дай бог память, кажется, был... Верно, заходил, только он со мной ничего не говорил. Его встретила еще у ворот Евдокия Петровна с тем офицериком, что частенько захаживает к вашей мамани..
— И ты не узнал его? Эх ты, дядя! Это же Вася был.
— Как же он ко мне-то не заглянул? Жаль, жаль, И ты не видала его?
— То-то вот, нет.
— Да, нехорошо получилось, обидно, — вздохнул дворник. — Ну, ничего, еще встретитесь, я верно говорю, Уж бог даст, встретитесь.
— Да он же на позицию уехал, — горестно вздохнула Надя.
— И на позициях не всех убивают, иногда и живые остаются. Да разве для вашей доброй души бог его не сохранит? Он, чай, батюшка, сверху-то все видит: кого надо убить, а кого и оставить, — утешал Надю дворник.
— Ну, хватит меня уговаривать, я не маленькая, — проговорила Надя, уходя от дворника.
Попутно она завернула на кухню, Там Евдокия Петровна уже пироги с яблоками стряпала.
— Скажи, тетя Дуся, ты видала Васю? Говорят, он заходил сюда.
— Ну, заходил... Что ж из этого, что заходил?
– ворчала Петровна, сердито швыряя в печи кочергой.
– Повертелся во дворе, пошмыгал носом, да и обратно. А тут как раз Владимир Петрович подвернулся, да так его припугнул ятапным, что твой Вася припустился, только пятки засверкали, — ехидно улыбалась Петровна.