Буря на Волге
Шрифт:
— Подожди-ка, барышня, — спохватился староста и начал рыться в ящике под божницей. — Ага, вот он, — проговорил староста, вытаскивая пакет, но теперь уже без денег, только с одной пожелтевшей от времени запиской.
– Что это у вас?
– спросила Надя.
— А это письмо, которое было прислано с ребенком Пронину.
— Отдайте мне эту бумажку.
— А зачем она вам понадобилась?
— Вот как раз мне-то она и нужна. Я мать ребенка.
— Мать?! — крикнул староста, выпучив глаза, — Как же это мать?
— Ну так, как бывают все матери.
— Значит, ты подбросила его Пронину? Тогда пойдем к уряднику! — сердито закричал
— Да нет же! Его украли у меня, а теперь я его нашла, и записка вам совсем не нужна.
Староста, наморщив лоб, долго молчал, стараясь что-то припомнить или придумать, и тихо проворчал:
— Ну что ж, тогда возьми.
«Они меня обдурачили...» — поняла Надя, прочитав записку и узнав почерк Евдокии Петровны. С самыми радостными чувствами она возвращалась в город и все время думала, как она об этом напишет Васе.
Пока Надя была в деревне, ее мамашу посетил Подшивалов.
— Здравствуйте, Екатерина Матвеевна! Я опять по старому вопросу...
— А, Володя! Милости просим, — расплылась в улыбке Белицина. — Присаживайтесь, пожалуйста. Что это у вас такой грустный вид?
— Все сны, мамаша, и грезы, будто она со мной, а проснусь — опять один, — склонясь и опираясь чисто выбритым подбородком на эфес сабли, вздыхал поручик.
— Конечно, сердце не спокойно, когда думаешь о таком важном деле, — посочувствовала Белицина.
— А где она, моя радость? — блуждая взглядом, спросил поручик.
— Вы про Надюшку? Она в отъезде по делам торговли, — ответила хозяйка. И, открыв дверь на кухню, крикнула:
— Петровна! Подай-ка поскорее настойки на лимонных корках! Да чего-нибудь закусить. Сейчас мы вашу скуку всю разгоним,— обернувшись, сказала она Подшивалову.
— Ой, нет, мамаша! Пока я не услышу от нее то желанное слово — никакой настойкой тоски мне не залить, — хитрил поручик, кидая исподлобья взгляд на будущую тещу.
— Да выкушайте стаканчик, веселее будет на сердце.
— Только с вами, мамаша, один не могу.
— Ну хорошо, Володя, давайте вместе, — чокнулась Белицина.
После настойки Подшивалов повеселел и заговорил с Белициной совсем по-другому.
— Ну, так как же, мамаша, когда мы с вами споемся?
— Что тут говорить, Володя, я-то и с первого разу была согласна, только вот невесту-то никак не уговоришь.
— О, теперь я ею сам займусь, — расхрабрился после третьей рюмки поручик.
— А если так, тогда и с богом, да прямо в церковь. Подогретый водкой и обещаниями матери, Подшивалов с нетерпением ждал приезда Нади.
Надя вернулась в самом веселом расположении духа.
— Ты что это, милая, заехала, да и торчишь там, будто дома делать нечего, — как обычно ворчливо встретила дочь Белицина.
— Запьянствовала, мама, вот и опоздала, — весело проговорила Надя.
— То-то, видно, запьянствовала. А без тебя Владимир Петрович приходил.
— А чего удивительного? Он и при мне то и дело приходит, — возразила дочь.
— Слушай, дочка, как будем решать, чего ты надумала?
— О мама, я хорошо надумала! — весело воскликнула Надя. — Знаешь чего, мама? Давай отдадим за него тетю Дусю.
— Или ты рехнулась, или в самом деле пьяная, — укоризненно сказала мать.
— Право, мама, она лучше бы ему подошла. Она и письма любовные сочинять хорошо умеет... На-ка вот, почитай.
Мать, вглядываясь в строки записки, шевелила губами, ничего не понимая, пока не прочитала последнюю строку, где значилась сумма десять тысяч рублей. И только теперь она вспомнила, догадалась, что их проделка с ребенком раскрыта. Она остолбенела и не могла ничего выговорить, только ворочала белками больших глаз и шевелила толстыми посиневшими губами, то глядя на дочь, то переводя взгляд на дрожавшую в руке записку.
— Где ты эту бумажку взяла? — наконец прошипела она.
— Там же, где и ребенок был.
«Так вот она, дура, чему радуется, опять себе обузу нашла», — подумала мать.
Пока Белицина старшая раздумывала, Надя потихоньку вытащила бумажку из ее руки и проговорила:
— Я к себе пойду, в лавку сегодня, пожалуй, не соберусь. Пусть тетя за кассой постоит.
Мать не возразила.
Надя пришла в свою комнату, заперла дверь на крючок и тут же села писать письмо Чилиму:
«Вася, голубчик! Если в твоем сердце осталась хоть одна капля того чувства, какое было, когда я жила в вашей деревне, поверь мне, милый, что и этого было бы достаточно, чтобы ты написал мне письмо. Неужели ты так скоро забыл меня? Нет, милый, этому я никогда не поверю. Вася, дорогой мой, я узнала, что нынешним летом ты был в Казани и заходил к нам, но встретиться нам с тобой не удалось. Тебя встретила тетя Дуся, а чего тебе она наговорила — я не могла ни от кого узнать. Ты это знаешь один и почему-то молчишь. Вот передо мной твое письмо к матери, которое ты прислал с Веретенниковым. Ты просишь мать, чтобы она узнала, вышла ли я замуж? Вася, глупенький мой мальчик, ты не думаешь ли, что я из таких, чтоб дать слово одному, а выйти замуж за другого? Если так думаешь и веришь этим сплетням, то, прошу тебя, выкинь все из головы.
Милый Вася, сердце мое разрывается от боли, что ты ранен и лежишь в госпитале. Напиши поскорее, как поправляется твое здоровье? Ты еще не знаешь, как я теперь счастлива. Спешу и тебя порадовать нашим общим счастьем. Ты не можешь себе представить, что наш сын Сереженька нашелся и живет теперь у твоей матери. Не удивляйся и не думай, что я рехнулась, нет. Он, оказывается, не умер. А просто нас провели, одурачили моя разлюбезная мамаша с тетушкой. А узнала я из записки, найденной у сельского старосты. И теперь я счастлива, как никогда... Счастлива и тем, что ты жив. И придет время, что мы с тобой снова встретимся, только бы эта встреча была поскорее. Ты не можешь себе представить, как я по тебе скучаю... Ну, милый мой, скорее поправляйся да пиши мне. А что думал — выкинь из головы. Обнимаю и крепко целую тебя.
Навсегда твоя Надя».
Глава пятая
Поезд тихо двигался с Северного на Юго-Западный фронт. Солдаты не особенно тужили, что он ползет, как черепаха. Успокаивала русская поговорка: «Тише едешь — дальше будешь». Да и торопиться было некуда. В вагонах все-таки лучше, удобнее, и дождем не мочит, и под боком доски, а не сырая холодная земля, да и пули не свистят над головой.
Чилим сидел на нижних нарах теплушки, зажав обеими руками голову, и ругал себя за то, что до сих пор не выполнил поручения кастелянши Горевой — передать письмо полковнику Дернову. «Вот, черт побери, у полковника-то я был, а про письмо совсем позабыл, да и этот адъютантишка Малинин все время вертелся около его стола, а Горева наказывала, чтобы передал письмо лично и без свидетелей».