Буря страсти
Шрифт:
— Ты обязательно должна поехать домой.
— Мы должны поехать домой.
Рейф взял в ладонь ее подбородок.
— Я не вернусь.
Делла ничем не показала своего изумления.
— Ты так сильно любишь Италию?
— В Англии для меня ничего не осталось.
Она заставила себя не обращать внимания на странные интонации в его голосе, которые не звучали только тогда, когда он нашептывал ей слова любви.
— Понятно. Ты хочешь, чтобы я закрыла Хиллфорд-Холл и сдала лондонский дом?
— Нет. Я никогда не намеревался оставить тебя здесь. Твоя жизнь — в Англии, там тебе и следует жить. Можешь навещать
Хотя идея и была абсурдной, Делла взвесила его доводы и отвергла их с праведным гневом.
— Что же, по-твоему, я скажу своим друзьям и родственникам?
— Что хочешь. — Он помолчал, понимая, что нанес ей новую рану. — Возможно, ты решишь, что во вдовстве есть свои плюсы.
Делла ахнула и села.
— Ты хочешь сказать, что все должны думать, будто ты мертв?
— Так будет лучше.
— Но не для меня!
Он повернулся к ней:
— Именно для тебя, Делла. Мы должны быть благоразумны. Ты слишком добросердечна, чтобы признать, что бомонд будет воспринимать меня как уродца из паноптикума. Они начнут жалеть меня, разглядывать исподтишка и грустно качать головами. Я этого не вынесу.
— Без тебя Лондон не будет для меня прежним.
— Натыкаться на мебель и красться на цыпочках? — продолжал Рейф, рисуя картину, которая превратилась для него в кошмар. — Ты не сможешь брать меня с собой на приемы и балы. Я стану предметом оскорблений, обо мне будут говорить в снисходительном тоне. В первое время ты будешь объяснять мои ошибки, потом — страдать от молчания окружающих, а в конце — злиться на меня за унижения, которым тебя подвергнет свет.
— Ты изобразил меня полной дурой. Я отвергаю такой взгляд. Кроме того, практика принесла свои плоды и теперь ты ловко орудуешь левой рукой.
— Я не могу написать собственное имя и нарезать мясо за обедом.
— Со временем ты осилишь первое. И какая разница, кто нарежет мясо?
— Я не хочу стать предметом пересудов!
— Тогда тебе не следовало появляться на свет! — Эти слова, с удовольствием подметила Делла, мгновенно заставили его замолчать. — Ты никогда не был обычным, Рейф. Стоило тебе войти в комнату, и о тебе начинали судачить: о твоей осанке, о твоей внешности, служебном положении и личностных качествах. Тебя всегда замечали! Ты думаешь, нас бы обсуждали, если бы ты был маленьким, толстеньким, некрасивым, имел блуждающий взгляд и косолапил? Нет, люди завидовали нашему счастью! Мой отец называл верхом высокомерия то, что я не притворялась, будто принимаю ухаживания глупых, жадных и тщеславных мужчин. Поверь, очень многих привлекали размеры моего приданого. Наверное, бесчисленное количество мамаш и их хорошо обеспеченных дочек никогда не простят тебе то, что ты своим вниманием не льстил им, не бросал на них страстные взгляды и не подверг испытанию их добродетель прогулками при луне. А вот чего они точно не простят, так это нашей преданности друг другу. Так что ничего не изменилось.
— Я не желаю, чтобы на меня пялились и меня обсуждали!
— Тогда ты должен научиться не привлекать внимания к незначительному изменению твоей внешности.
— Отсутствие руки — не незначительное изменение! Я не могу обменяться рукопожатием с другом или поцеловать даме руку.
— Последнее меня совсем не расстраивает. — Делла улыбнулась в ответ на его изумленный
— Ты готова снова выставить себя на всеобщее обозрение. Я же не готов.
— Как ты можешь быть в этом уверен?
— Я знаю.
— Нет, ты строишь предположения. Ты не можешь этого знать, пока не окажешься в этом мире и не увидишь правду. Значит, надо попробовать. — Она обхватила себя руками. — Поэтому я пригласила кузину Кларетту и леди Ормсби навестить нас.
Рейф аж подпрыгнул.
— Что ты сделала?!
— Незачем кричать, — осадила его Делла. Наверное, она ожидала именно такой реакции. — Позволь объяснить. Среди писем, которые пересылали мне из Англии, была записка от моей кузины, Кларетты Роллерсон. Она в качестве компаньонки путешествует с леди Ормсби. Ты, наверное, знаком с ней, она тетка господина Джеймса Хокадея. Сейчас они во Флоренции и намерены в скором времени перебраться в Неаполь.
— Ты сообщила им, что я жив?
— Нет. — У Деллы поубавилось энтузиазма. — Я думала сделать им потрясающий сюрприз.
Рейф откинул простыню и встал. Предательство Деллы заставило его позабыть о скромности:
— Ты не имела права!
— Что ты имеешь в виду? — Любопытный взгляд Деллы опустился вниз, потом поднялся вверх. Она впервые увидела своего загадочного мужа в таком, новом для нее, виде. — Что дом принадлежит лорду Кирни? Он не будет возражать.
— Возражать буду я. — Рейф упер руки в бока.
— Тем самым покажешь себя негостеприимным хозяином. — Делла с трудом придерживалась нити разговора. — Они не доставят нам хлопот, уверяю тебя. Две женщины и их немногочисленные слуги. — Направление ее мыслей приняло совершенно другое направление, когда его естество — под действием гнева или ее пристального внимания — дрогнуло и начало увеличиваться в размерах, — Ты будешь видеться с ними только за едой.
— Я не буду видеться с ними.
Она устремила взгляд на его лицо.
— Будешь, дорогой. Иначе как они удостоверятся, что ты жив?
— До сих пор не могу понять, как я допустил, чтобы ты вмешивалась в мою жизнь!
— Это наша жизнь!
— Уже нет. Я хочу, чтобы ты собрала вещи и уехала. Можешь ехать со своей кузиной и ее приятельницей. Чтобы к концу недели тебя здесь не было!
Делла была потрясена до такой степени, что на мгновение лишилась дара речи. Он прогоняет ее словно провинившуюся горничную, которой отказывают в рекомендации! Да как он смеет! Она, обнаженная, спрыгнула с кровати и с вызовом уставилась на него.
— В жизни не встречала более несговорчивого человека!
— А я — более навязчивого! — Делла повернулась, и Рейф вслед ей спросил: — Ты куда?
— Собирать вещи.
— Для Англии? — Он протянул ей халат. Она схватила его и зарделась, сообразив, что собралась выйти в коридор обнаженной.
— Раз моим гостям не рады здесь, я сниму квартиру в городе. Леди Ормсби пригласила меня поехать с ними в Неаполь, побывать в опере. — Остановившись возле двери, она повернула к нему лицо, на котором отражались испуг и уязвленное самолюбие. — Я устала упрашивать, Рейф. Устала уговаривать, угождать тебе, умолять. Ясно как день, ты не желаешь расставаться со своей меланхолией. Ясно также и то, что, если я останусь, мы будем причинять друг другу только огорчения. Я не вернусь сюда, пока ты не убедишь меня в обратном.